Бомжи - тоже люди, хоть и бомжи.
У меня легко вычислить начало отношений. Достаточно сделать биопсию мышечной ткани брюшного пресса. Если там много молочной кислоты, то у меня роман в самой юной и самой бурной фазе. Все очень просто. Когда это первые разы, то очень хочется зарекомендовать себя с лучшей стороны. Поэтому я стараюсь и много времени провожу сверху. Мне нравится видеть, как она потом обморочно закатывает глаза: «Ф-ф-ф, ну ты и ураган!» Пресс после таких подвигов ломит нещадно.
А потом молочная кислота вымывается из мышц, микротравмы волокна заживают – я возвращаюсь в свою привычную ленивую фазу. Через неделю ищите меня где-нибудь снизу или на боку. Отпахал свое на имидж, пора и честь знать.
На Люську мой пресс отболел, страшно сказать, три года назад. Тридцать минус три – это сколько, двадцать семь? О-о, в двадцать семь я был боец. В двадцать семь я был еще активным соискателем. За секс мог держать в осаде несколько дней кряду: звонил, писал, сваливался, как снег на голову. И, что вполне логично, брал в срок.
Кажется, на третьем свидании мы с ней были уже на «ты» по всем вопросам.
- Ну и что это было? – спросила Люся, когда мы проснулись.
- В смысле?
- В прямом. Прыткий ты отрок, как я погляжу.
Я зря испугался: она всего лишь дружески стебалась.
- Вот я и спрашиваю, лямур это у нас или так, мимоходом? Что это было? – не отступала она.
- Пока неизвестно, - пожал я плечами. – Эксперты отрабатывают версию теракта. Но ты права – я действительно прыткий óттрах.
С тех пор эксперты так и не пришли к единому мнению. Сначала мы встречались два раза в неделю, потом два раза в три месяца, потом установился график визитов вежливости с интервалами, которые стыдно озвучивать. Хотя – почему стыдно? Я сколько раз надсаживал голос в спорах с ней…
- Люся! Как можно самой ни разу не позвонить, но при этом стабильно предъявлять мне?
Поразительна эта способность некоторых женщин вести себя вещью: придвинул – будет рядом, отодвинул – лежит в стороне. И сама даже не дернется.
- Ну ты же мне не звонишь, вот я и думаю, а чего я буду звонить, а вдруг ты занят или с другой…
Таков парадокс – некоторых женщин делает вещью склонность думать. Мысль обездвиживает их. Спорили мы по этому вопросу, как влюбленные. Но и мирились, надо сказать, качественно. Хоть и рекордно редко.
- Ты как капитан дальнего плавания, - говорила она. – Раз в полгода вижу.
Говорила шутливым добрым голосом, и от этого пробирала жуть. Претензии ненавижу, но к ним я хотя бы готов.
Зимой Люся стала встречаться с другим парнем (так говорю, будто он занял мое место). Кто-то придвинул ее и больше не отодвигал. Наверное, он не удивлялся, почему Люся сама не звонит, а просто делал то, что должен делать мужчина.
Надо сказать, что я свинтус. Вскоре после этой новости я ей отмочил нездоровую шутку. Не знаю, что на меня тогда нашло. Может, я все-таки не безнадежен, и во мне проснулась ревность, когда я узнал, что Люся больше не моя? Ревность как признак жизни… Да нет, конечно. Ревнивец бледен и болезненно серьезен. А я, как всегда, был легок и плутоват. Вот выписка из асечного хистори:
Я: «Ты навестишь меня хотя бы по-дружески?»
Люся: «Зачем?»
Я: «Приготовишь чего-нибудь. Я устал давиться гречкой с консервами»
Люся: «Ой, зай, ну не знаю. Дел сейчас столько…»
Я: «Все! Вот теперь точно не женюсь!»
Люся: «На ком?»
Я: «Ни на ком!»
Люся: «Почему?»
Я: «Потому что не родятся наши дети, не подарят нам цветы»
Молчит.
Я: «А я ведь так хотел от тебя девочку»
Люся: «Вот зараза. Прям на слабое место…»
Я: «Такую, чтобы на тебя была похожа»
Люся: «Так не шутят. Может, я подсознательно и вправду девочку с косичками хочу»
Я: «Вот и требуй со своего кавалера, раз хочешь. А моя жизнь теперь – гречка и консервы. Больше ничего в ней нет и быть не может. Спасибо тебе»
Молчит.
Я: «Как мы бы назвали нашу принцессу?»
Молчит.
Я: «Ну?»
Молчит.
Я: «Ах так! Ну все»
Люся: «Хватит, не смешно»
Я: «Это мне не смешно, а тебе пофиг»
Люся: «Я серьезно, перестань»
Я: «Что значит «перестань»? Мне только и осталось, что воображаемое счастье, так ты меня и этого лишить хочешь?»
Люся: «Тебе лишь бы поглумиться»
Я: «И это я еще глумлюсь??? Да это ты меня молча изводишь, как непрошибаемая стена!»
Молчит.
Я: «Ко мне соседи уже приходят скандалить, что я по ночам им мешаю спать. Ору во сне: «Люсечка, что же мы натворили?!»
Молчит.
Я: «Не смей игнорировать меня, а то убьюсь!»
Молчит.
Я: «Ну все, я знаю, что сделаю. Я закажу у мастера фотошопа фотографию, где мы втроем: ты, я и наша новорожденная доча. Мы стоим на крыльце роддома, я приехал вас забирать. Мы такая счастливая семья. Я распечатаю эту фотографию и выброшусь из окна, прижав ее к сердцу»
Молчание.
После этого я оказался в черном списке, Люся на время забанила меня. Фотография у роддома оказалась лишней в нашем трехлетнем романе.
Через месяц я набрал ее по телефону.
- О, привет! – обрадовалась Люся. – А то пропал совсем. Хотя после той выходки я твердо решила, что сама тебе звонить не буду.
Надо же. Три года она не звонила просто так, а в этот раз – на основании отдельного твердого решения.
Мы опять подружились.
- Обувь нужна? – спросила она меня недавно. – Приезжай ко мне на работу, по оптовой тебе что-нибудь подберем.
Я поехал. Не виделись уже полгода. А в старой своей паре «Ecco» и подавно год хожу. Встретились. Черт, а не очень-то и просто оказалось себя держать в руках! Хотелось обнять и носом в люськину шею: фыр-фыр-фыр. Я всегда ей так делал. В торговом зале я нашел себе какой-то нейтральный вариант, чтобы и под джинсы, и под костюм. Люся мой выбор засмеяла:
- Что тебя на галоши тянет? Смотри, какие сандалики! Или вот…
Но я уже решил.
- Без тебя, - говорю, - я по этой жизни хоть в лаптях пойду, мне все равно теперь.
На бирке было две семьсот, отдал полторы. На прощание сказал:
- Вот так, Люся, наша любовь превратилась просто в полезное знакомство.
Она рассмеялась. Она так классно смеется..(с)
А потом молочная кислота вымывается из мышц, микротравмы волокна заживают – я возвращаюсь в свою привычную ленивую фазу. Через неделю ищите меня где-нибудь снизу или на боку. Отпахал свое на имидж, пора и честь знать.
На Люську мой пресс отболел, страшно сказать, три года назад. Тридцать минус три – это сколько, двадцать семь? О-о, в двадцать семь я был боец. В двадцать семь я был еще активным соискателем. За секс мог держать в осаде несколько дней кряду: звонил, писал, сваливался, как снег на голову. И, что вполне логично, брал в срок.
Кажется, на третьем свидании мы с ней были уже на «ты» по всем вопросам.
- Ну и что это было? – спросила Люся, когда мы проснулись.
- В смысле?
- В прямом. Прыткий ты отрок, как я погляжу.
Я зря испугался: она всего лишь дружески стебалась.
- Вот я и спрашиваю, лямур это у нас или так, мимоходом? Что это было? – не отступала она.
- Пока неизвестно, - пожал я плечами. – Эксперты отрабатывают версию теракта. Но ты права – я действительно прыткий óттрах.
С тех пор эксперты так и не пришли к единому мнению. Сначала мы встречались два раза в неделю, потом два раза в три месяца, потом установился график визитов вежливости с интервалами, которые стыдно озвучивать. Хотя – почему стыдно? Я сколько раз надсаживал голос в спорах с ней…
- Люся! Как можно самой ни разу не позвонить, но при этом стабильно предъявлять мне?
Поразительна эта способность некоторых женщин вести себя вещью: придвинул – будет рядом, отодвинул – лежит в стороне. И сама даже не дернется.
- Ну ты же мне не звонишь, вот я и думаю, а чего я буду звонить, а вдруг ты занят или с другой…
Таков парадокс – некоторых женщин делает вещью склонность думать. Мысль обездвиживает их. Спорили мы по этому вопросу, как влюбленные. Но и мирились, надо сказать, качественно. Хоть и рекордно редко.
- Ты как капитан дальнего плавания, - говорила она. – Раз в полгода вижу.
Говорила шутливым добрым голосом, и от этого пробирала жуть. Претензии ненавижу, но к ним я хотя бы готов.
Зимой Люся стала встречаться с другим парнем (так говорю, будто он занял мое место). Кто-то придвинул ее и больше не отодвигал. Наверное, он не удивлялся, почему Люся сама не звонит, а просто делал то, что должен делать мужчина.
Надо сказать, что я свинтус. Вскоре после этой новости я ей отмочил нездоровую шутку. Не знаю, что на меня тогда нашло. Может, я все-таки не безнадежен, и во мне проснулась ревность, когда я узнал, что Люся больше не моя? Ревность как признак жизни… Да нет, конечно. Ревнивец бледен и болезненно серьезен. А я, как всегда, был легок и плутоват. Вот выписка из асечного хистори:
Я: «Ты навестишь меня хотя бы по-дружески?»
Люся: «Зачем?»
Я: «Приготовишь чего-нибудь. Я устал давиться гречкой с консервами»
Люся: «Ой, зай, ну не знаю. Дел сейчас столько…»
Я: «Все! Вот теперь точно не женюсь!»
Люся: «На ком?»
Я: «Ни на ком!»
Люся: «Почему?»
Я: «Потому что не родятся наши дети, не подарят нам цветы»
Молчит.
Я: «А я ведь так хотел от тебя девочку»
Люся: «Вот зараза. Прям на слабое место…»
Я: «Такую, чтобы на тебя была похожа»
Люся: «Так не шутят. Может, я подсознательно и вправду девочку с косичками хочу»
Я: «Вот и требуй со своего кавалера, раз хочешь. А моя жизнь теперь – гречка и консервы. Больше ничего в ней нет и быть не может. Спасибо тебе»
Молчит.
Я: «Как мы бы назвали нашу принцессу?»
Молчит.
Я: «Ну?»
Молчит.
Я: «Ах так! Ну все»
Люся: «Хватит, не смешно»
Я: «Это мне не смешно, а тебе пофиг»
Люся: «Я серьезно, перестань»
Я: «Что значит «перестань»? Мне только и осталось, что воображаемое счастье, так ты меня и этого лишить хочешь?»
Люся: «Тебе лишь бы поглумиться»
Я: «И это я еще глумлюсь??? Да это ты меня молча изводишь, как непрошибаемая стена!»
Молчит.
Я: «Ко мне соседи уже приходят скандалить, что я по ночам им мешаю спать. Ору во сне: «Люсечка, что же мы натворили?!»
Молчит.
Я: «Не смей игнорировать меня, а то убьюсь!»
Молчит.
Я: «Ну все, я знаю, что сделаю. Я закажу у мастера фотошопа фотографию, где мы втроем: ты, я и наша новорожденная доча. Мы стоим на крыльце роддома, я приехал вас забирать. Мы такая счастливая семья. Я распечатаю эту фотографию и выброшусь из окна, прижав ее к сердцу»
Молчание.
После этого я оказался в черном списке, Люся на время забанила меня. Фотография у роддома оказалась лишней в нашем трехлетнем романе.
Через месяц я набрал ее по телефону.
- О, привет! – обрадовалась Люся. – А то пропал совсем. Хотя после той выходки я твердо решила, что сама тебе звонить не буду.
Надо же. Три года она не звонила просто так, а в этот раз – на основании отдельного твердого решения.
Мы опять подружились.
- Обувь нужна? – спросила она меня недавно. – Приезжай ко мне на работу, по оптовой тебе что-нибудь подберем.
Я поехал. Не виделись уже полгода. А в старой своей паре «Ecco» и подавно год хожу. Встретились. Черт, а не очень-то и просто оказалось себя держать в руках! Хотелось обнять и носом в люськину шею: фыр-фыр-фыр. Я всегда ей так делал. В торговом зале я нашел себе какой-то нейтральный вариант, чтобы и под джинсы, и под костюм. Люся мой выбор засмеяла:
- Что тебя на галоши тянет? Смотри, какие сандалики! Или вот…
Но я уже решил.
- Без тебя, - говорю, - я по этой жизни хоть в лаптях пойду, мне все равно теперь.
На бирке было две семьсот, отдал полторы. На прощание сказал:
- Вот так, Люся, наша любовь превратилась просто в полезное знакомство.
Она рассмеялась. Она так классно смеется..(с)
-
-
03.01.2010 в 04:39- Ну ты же мне не звонишь, вот я и думаю, а чего я буду звонить, а вдруг ты занят или с другой…
Таков парадокс – некоторых женщин делает вещью склонность думать. Мысль обездвиживает их.
Высше.
Беру к себе)