- Господин, я достал его!
- Кого?— спросил Темный Владыка, не отрываясь от работы.
- Меч Света! Тот самый, которым можно Вас убить.
- А, этот… Ну, положи там, на полочку.
Горбатый карлик сунул принесенный сверток на полку и пристроился у ног своего повелителя.
- Послезавтра ночь Великого Противостояния - как бы невзначай заметил он.
- Ну и что?- равнодушно пожал плечами Темный Владыка.
- Жертва, господин - напомнил карлик - её еще найти надо.
- Не надо никого искать - отмахнулся Темный Владыка и отложил в сторону очередную очищенную картофелину.
- Но ритуал…
- Не будет никакого ритуала! - строго нахмурил брови Темный Владыка. Пора бы тебе уже привыкнуть.
Карлик насупился.
- Господин мой! Вы живете в этой глуши уже полтора года! Вы разводите гусей и выращиваете капусту! В то время, как могли бы повелевать этим миром по праву сильного! Где Ваши Легионы Смерти? Где толпы преданных слуг? Дворцы, подземелья, ряды виселиц - где это? Великие завоевания, чудовищные деяния - всё пошло прахом. Взгляните, Добро и Свет торжествуют повсюду, даже дети не боятся ночью гулять по улицам. Как Вы можете терпеть такое, господин?
- Я же тебе уже объяснял - отозвался Темный Владыка. Добро всегда побеждает, а Зло - проигрывает. Нет никакого смысла затевать безнадежное дело, тратить силы и средства, если нет ни малейшего шанса на выигрыш. А я, знаешь ли, люблю выигрывать. И только так!
- Но каким образом, господин мой? Пока Вы здесь прозябаете в безвестности, Свет набирает силу…
- Вот именно! - поднял палец Темный Владыка. Набирает силу. А что он с этой силой будет делать? К чему приложит?
Он взял новую картофелину и стал не торопясь срезать шкурку.
- Чем займется Добро, когда обнаружит, что драться ему не с кем? Я же вот он, сижу, не рыпаюсь, ничем себя не проявляю. А остальные - так, мелюзга одна, любому светлому герою на один зуб. А что потом? Чудища кончатся, а зубы-то останутся. И не один, а целых тридцать два. Кого прикажете грызть тогда?
Очищенная картофелина шлепнулась в кастрюлю, Темный Владыка взял луковицу и принялся мелко её строгать.
- Еще три-четыре месяца, и Добро начнет беситься от безделья. Светлые рыцари вернутся в свои земельные угодья и начнут ими управлять. А это далеко не у всех хорошо получается. Будут и территориальные споры, и грызня, и междоусобица, и завышенные налоги. Жрецы снова вспомнят о своих монастырях, станут собираться на диспуты, спорить до хрипоты и мордобоя, пока не разделятся на различные школы и направления, так бывало уже не раз. О магах я уже и не говорю. Эльфы, люди и гномы припомнят старые расовые предрассудки, разворошат былые обиды и учинят множество новых. Бойцы, привычные только сражаться, очень скоро уйдут поголовно в грабители. Воры… ну они и так всегда были личностями без стыда и совести. А борьба за власть? Ты полюбуйся, какая уже сейчас идет грызня вокруг трона! И всё это, заметь, безо всякого моего вмешательства! Исключительно в силу особенностей человеческой природы… Ты не помнишь, я суп солил или нет?
- При мне - нет.
Темный Владыка посолил свое варево, попробовал и посолил еще.
- Умение управлять и умение пробиваться наверх — это два совершенно разных таланта. И они очень редко сочетаются вместе. Значит, скорее всего, к власти придет в конце концов какой-нибудь очень цепкий и пронырливый тип, который сможет где подкупом, где шантажом, а где и прямыми угрозами удержать всех остальных в подчинении. И озабочен он будет прежде всего собственным благополучием — иной бы просто не забрался так высоко. Вот тогда…
Он замолчал и чему-то мечтательно улыбнулся, не переставая помешивать суп.
- Что тогда? - не выдержал карлик.
- Да ничего. Тогда я подожду еще года три-четыре, пока не наступит полная разруха и народ не взвоет. А потом возьму Меч Света, оседлаю нашего вороного, если он не помрет к тому времени, и поеду по стране, верша подвиги направо и налево. До победного конца. Потому что - он позволил себе короткую злорадную улыбочку - добро всегда побеждает.
(с)

---

боян

Мы говорим: "Спасибо тебе за то, что ты есть", когда не можем сказать: "Я люблю тебя".
Мы говорим: "Мне незачем больше жить", когда хотим, чтобы нас разубедили в этом.
Мы говорим: "Здесь холодно", когда нам необходимо чье-нибудь прикосновение.
Мы говорим: "Мне от тебя больше ничего не надо", когда не можем получишь то, что хотим.
Мы говорим: "Я не поднимал(а) трубку, потому что была занят(а)", когда нам стыдно признаться в том, что слышать этот голос больше не доставляет нам радости.
Мы говорим: "Я никому не нужен(нужна)", когда мы в действительности не нужны одному-единственному человеку.
Мы говорим: "Я справлюсь", когда стесняемся попросить о помощи.
Мы говорим: "Ты хороший друг", когда забываем добавить "...но тебе не стать для меня кем-то большим".
Мы говорим: "Это - не главное", когда знаем, что у нас нет иного выбора, как примириться.
Мы говорим: "Я доверяю тебе", когда хотим услышать то же в ответ.
Мы говорим: "Ещё есть время", когда нам не хочется смотреть на часы.
Мы так много всего говорим, что когда на языке остаются три последних неизрасходованных слова, мы поджимаем губы, смотрим в пол и молчим.

---

(с)

"Давай останемся друзьями" - прекрасная фраза- веер, у которого стальные ребра и режущий шелк по краю;

давай останемся друзьями - ты будешь должен все, а до тебя будут иногда снисходить;

давай останемся друзьями - и ты отвезешь, заберешь, поможешь, прикроешь;

давай останемся друзьями - это значит все будет точно так же как и было, но только без эксклюзива. А тебе нельзя - ведь как же так?

давай останемся друзьями - как только ты начнешь забывать - тебя обязательно проведают: чтобы проверить как же ты там несчастный брошенный друг: вот видишь я тебя не забываю правда же ты меня любишь - подуй на мое чувство вины;

давай останемся друзьями - и за полночь будут раздаваться звонки в алкогольном бреду;

давай останемся друзьями - и может быть тебя обласкают, когда будет невыносимо скучно. А ты придешь. Ты же друг и между вами ведь все было, ты же все понимаешь;

давай останемся друзьями - и ты вровень с любимым фикусом, котом или плюшевым медведем;

давай останемся друзьями - и тонко просчитанным ударом, каким-нибудь с виду беззащитным "а ты помнишь?" тебе сделают трепанацию черепа тупой алюминиевой ложкой, и намотают на кулак все твои уцелевшие нервы;

давай останемся друзьями - мнимая гарантия порядочности отношений, что в ответ ты не нагадишь в тапки и не подпалишь почтовый ящик;

давай останемся друзьями - и хорошо если ты никогда не увидишь на кого тебя променяли. Но ты увидишь. Ведь вы же друзья.

давай останемся друзьями - и ты "никто" в ответ на вопрос "кто это был?"
давай останемся друзьями?

Чтобы остаться друзьями - надо быть друзьями.

проняло....

---

Любовь к себе начинается с осознания того факта, что никогда, ни при каких обстоятельствах нельзя критиковать себя. Критика своей личности замыкает тот образ мыслей, от которого мы пытаемся избавиться. Прежде чем критиковать себя, посмотрите на меня, человека, критиковавшего себя годами, и увидите, что ничего хорошего из этого не получилось. Зато попробуйте полюбить себя и посмотрите, что из этого получится.

В порядке спонсора поста - киевская служба такси "Экипаж". Быстро приезжают и недорого возят. Их тел [phone]
Подробнее о них на страничке www.taxi-ekipazh.com/

---

В укромном уголке одного из российских кладбищ двое испитых мужиков опустили в могилу грубо сколоченный гроб. Затем поспешно закидали его комками земли и человек в черном костюме воткнул в образовавшийся холмик деревянный столбик с номером.
- Начальник, дай хоть на бутылку, - обратился к человеку в черном взмокший от усилий « могильных дел мастер». - Надо же помянуть раба Божьего.
- Вот именно, раба, - кивнул начальник, протягивая работникам деньги. - Смотрите, сами такими не станьте. Закопали, как собаку: ни имени, ни фамилии.
Лет сорок пять назад в провинциальной глубинке громадного СССР появился на свет мальчик. Нарекли его Станиславом. Мама и бабушка звали просто Стасик. Окончил Стас школу и поступил в Московский
медицинский институт. Поступил сам, без блата и денег, благодаря отличным способностям. Мать и бабушка были счастливы. Потянулись беззаботные студенческие годы. Стасик был не просто увлечен учебой, он был влюблен в медицину. Учился с блеском, посещал студенческое научное общество. Даже опубликовал несколько статей в
медицинском журнале. На последнем курсе студентам в деканате намекнули, что лучшие из них будут направлены судовыми врачами в Военно - Морской флот. А это - возможность увидеть океан, большой мир, пусть даже и с палубы корабля.
Стас был счастлив, тем более что любимая девушка по имени Настя обещала выйти за него замуж после первого же плавания. Но…
Пришло указание сверху и всех выпускников - медиков отправили в
Афганистан для « выполнения интернационального долга». Так Стас попал на службу в полевой госпиталь, который располагался в районе боевых действий. Жара, духота и раненые, изувеченные 18 - 20 - летние мальчишки.
Станиславу вскоре стало казаться, что он всю жизнь только и делал, что резал человеческую плоть. По ночам ему снились горы рук и ног, отделенные от тел. Но самое страшное - глаза с расширенными от боли зрачками. Карие, голубые, серые… И в них - вопрос: « Доктор, я буду жить? Доктор, я вернусь к маме? Доктор, что будет со мной без обеих ног?». Стас чувствовал, что постепенно сходит с ума. Но однажды санитар протянул самокрутку:
- Покури, док, легче будет. -
Странный вкус самодельной сигареты сначала удивил парня, а затем
его сжатое, всегда готовое к действию тело расслабилось, в голове стало
легко и пусто. Страшные образы растерзанных солдатиков уплыли, оставив вместо себя разноцветные переливы. Так Стасик впервые отправился в «страну Грез», из которой очень редко кто может уйти по собственному желанию.
Через три года он демобилизовался и очутился в Союзе. Старые друзья помогли устроиться на работу. Настя ждала все годы и вышла за него замуж. Кажется, можно было бы жить нормально, писать научные работы - материала хватало. Но Афган не отпускал. Часто ему снились глаза тех, кого он не смог спасти. В Союзе наркотики были все же не очень распространены и Стас частенько прибегал к другому средству: чтобы забыться, пил до потери памяти.
Жена, промучившись с ним несколько лет, ушла. Из медицинской клиники его уволили. Станислав вернулся в тихий городок, в небольшую квартирку, где жили те, кто его любил всегда - мама и бабушка. Устроился работать врачом, появилось хобби - восточная медицина. Но отравленный организм требовал все больших и больших доз. Инстинкт самосохранения Стас потерял еще в Афгане, разум был не в силах контролировать действия. Только бабушка, вырастившая
внука, могла заставить Стаса сдерживаться какое - то время. После ее смерти мужчина впал в отчаяние. И тут, как он потом говорил, Бог послал ему ангела - - Жанну, которая одним взглядом все перевернула в душе нашего героя. Какими женскими чарами удалось заколдовать наркомана со стажем, да так, что он практически бросил употреблять наркотики, одной Жанне известно. У нее - двое детей, а в такое сложное время одинокой женщине нелегко с ними.
Влюбленные жили в квартире Стаса вместе с его больной матерью, сыновья Жанны - подростки - жили в ее квартире. Станислав был талантливым, думающим врачом и помог многим. Не смог он помочь только одному человеку - своей маме, которая тихо угасала в маленькой комнатке. На нее никогда не хватало ни сил, ни денег, ни времени. Когда пожилая женщина умерла, Жанна поставила перед Стасом бутылку: « Выпей, легче будет!».
Мужчина страшно удивился: «Но ты же сама мне запрещала пить?».
« Пей, - успокаивающе сказала Жанна, - теперь можно».
И покатились « горячие денечки». В редкие минуты просветления он с
удивлением отмечал, что из дома пропадают мебель, вещи. Жанна, которая жила теперь у себя дома, приходила очень часто и всегда приносила выпивку. Нигде не работающий Стас ждал ее с нетерпением.
Однажды женщина пришла в сопровождении незнакомца, приятного и
симпатичного, который все время улыбался Стасу, внимательно слушал все, что тот говорил. Затем достал из черного кейса две бутылки коньяка и толстую папку. Стас давно не пил коньяк. Он чувствовал, как ласковое тепло согревает весь организм и испытывал к новому другу чувство горячей симпатии. Поэтому, не задумываясь, подписывал все бумаги, которые давал ему на подпись «приятный во всех отношениях» человек. Что это были за бумаги, Станислав не знал, он видел только коньяк, который ему обещали оставить после того, как он все подпишет.
Вскоре довольные посетители ушли, оставив не менее довольного хозяина в обществе коньячных бутылок. Пробуждение утром было ужасным. Его грубо растолкали, сунули в руки какой - то мешок и вытолкали за дверь. Посидев на лавке, Стас немного пришел в себя и заглянул в мешок. Там была его одежда.
Пожав плечами, он отправился домой, где увидел человека, врезавшего в дверь квартиры новый замок.
- Что ты делаешь? - возмутился Стас.
- Хозяйка велела, вот я и меняю замок, - мирно пояснил работяга.
- Какая хозяйка?! - заорал Станислав.
- А вот такая, - из квартиры выплыла Жанна, за ней следовал «приятный» мужчина с неизменным черным чемоданчиком. -Ты допился до того, что не помнишь, что мы с тобой женаты уже пять лет, ты усыновил моих детей и два года назад подарил им свою квартиру. И все это время мы надеялись, что ты бросишь пить и станешь человеком.
- К-какая жена, к-какая дарственная, - стал заикаться Стас.
«Приятный человек» вытащил из кейса бумаги и любезно протянул их Стасику
- Вот копия свидетельства о браке, вот копия дарственной.-
-Жулики!- завопил понявший все Стас, но неизвестно откуда появившиеся«добры молодцы» ударили его по голове и затолкали в машину.
Очнулся Станислав на свалке в чужом городе, в компании бомжей. Они его накормили, дали пива, выслушали, посоветовали на все махнуть рукой: мол, все равно ничего не добьешься. Нет никаких документов, даже паспорта. Кто ты теперь? Неизвестная личность. С сильным не борись, с богатым не судись.
Стас все- таки добрался до родного города и даже попал в квартиру. Но лучше бы он этого не делал. Его опять избили, сломали два ребра. Двое суток пролежал Станислав связанный в подвале, пока не освободили случайно забредшие в дурно пахнущее подземелье малолетние искатели приключений.
Так появился в России еще один бомж, скиталец по свалкам и заброшенным дачам. Через два года он умер безымянным, как сотни других горемык, не нашедших своего места в жизни.
Автор - Галина Терешенок

---

Ощущение скрежета, где-то далеко. вроде что-то упускаю.

Явно ощущаю давление откуда-то с района Рыбальского острова.
Просьбы.
"Вернись!"
Тяжело читать такие смс. Больно. Иногда. Теперь за нее.
И всё же...сколько не прислушиваюсь - внутри глухо.
Ни капельки того, чего хотелось бы ей.
Мне сложно в этом разбираться.
меня не научили врать.
тянуть кота за хвост.
морочить голову.
пользоваться.
использовать.
возможно, иногда себя любить.

Я боюсь, что если так пойдёт и дальше, то я стану примерным мужем в шлепанцах, который не гуляет налево, с мозолями от работы. Которого жена будет воспринимать только как машину для зарабатывания бабла. ...И на которого во всех остальных аспектах ей будет просто нап-ле-вать.

---

- Вовочка! А куда это ты глобус несёшь?
- Ой, не спрашивайте, Марья Ивановна, такое настроение, что на весь мир насрать хочется.
(с)

---

.. В одном старом доме жила - была счастливая семья. Жили они дружно, все 3 поколения - мама, папа, дедушка и внучек Вовочка...
Родители были представителями мидл-класса. Дедушка - орденоносный военный в прошлом. Воевал, Зимний брал и все такое (наград -- как у Брежнева, именное оружие и т.д.). Также старик кропал потихоньку мемуары и готовился впасть в маразм, потому как 79 лет - не шутка.
Вовочка (ну, понятно - почти герой из анекдотов) учился в институте и никогда не отказывался от доброго косячка травки, подторговывал и прекрасно себя чувствовал.
Однажды летним вечерком Вован (укуренный в хлам) зашел домой - поужинать с семьей. Во время ужина он пристально посмотрел на дедусю и такое его разобрало умиление, что движимый самыми теплыми чувствами к родному старику, он взял да и положил незаметно деду в чай МАРКУ ЛСД... Приняв пищу старенький старичок удалился в свой кабинет допивать остывающий чаек.....
Примерно через 20-30 минут дедушку, что называется "накрыло". Он надел все свои регалии, китель, фуражку, саблю, поставил виниловый диск на вертушку и ВСЮ НОЧЬ маршировал под военные песни и марши.
Утром - обстоятельно (по-военному!!!) собрал необходимые вещи и уехал в деревню - разводить пчел!!!
Каждое лето мы с Володей приезжаем к нему на пасеку (мед-отменный!).
Дедушка бодр, весел, не устает и находится в трезвом уме и твердой памяти.
Внук силой ЛЮБВИ дал деду НОВУЮ ЖИЗНЬ!
История произошла 6 лет тому назад - скоро дедку - 86 будет...

---

прислали спамом ))) может кому-нить понравится..

9 класс

Когда я сидел там, в классе Английского языка, я смотрел на девушку, сидевшую впереди. Она была для меня так называемым "лучшим другом".
Я долго смотрел на нее, на ее шелковистые волосы, и так хотел, чтобы она была моей. Но она не замечала моей любви, и я знал это. После урока, она подошла ко мне и попросила конспекты лекций, что пропустила за день до этого. Я отдал их ей. Она сказала "спасибо", и поцеловала меня в щечку. Я хотел ей сказать, что я хочу, чтобы она знала, что я не хочу быть просто друзьями. Я люблю ее, но я так стесняюсь, и я не знаю почему.

10 класс

Телефонный звонок. На другом конце провода - она. Она в слезах, между всхлипываниями я слышу, что ее любовь разбила ей сердце. Она просит прийти, потому что не хочет оставаться одна, и я пришел. Когда я сидел на диване около нее, я смотрел в ее красивые глаза, желая, чтобы она была моей. После двух часов просмотра фильма и трех пачек чипсов, она решила лечь спать. Она глянула на меня, сказала "спасибо", и поцеловала меня в щечку. Я хотел ей сказать, что я хочу, чтобы она знала, что я не хочу быть просто друзьями.
Я люблю ее, но я так стесняюсь, и я не знаю почему.

11 класс

За день до школьного бала она подошла к моему шкафчику. "Мой парень заболел" - сказала она,- и он не поправится к завтрашнему дню. У меня в то время не было девушки, и к тому же в 7 классе мы пообещали, что всегда будем помогать друг другу. Поэтому мы пошли на бал, как "лучшие друзья". Той ночью, после окончания праздника, я стоял перед ней около ее дома. Я смотрел, как она улыбалась и глядела на меня своими кристальными глазами. Я хотел, чтобы она была моей. Но она не замечала этого, и я знал это. Затем она сказала - "я замечательно провела с тобой время, спасибо!", и поцеловала меня в щечку.
Я хотел ей сказать, что я хочу, чтобы она знала, что я не хочу быть просто друзьями. Я люблю ее, но я так стесняюсь, и я не знаю почему.

Выпускной день

Прошел день, затем неделя, потом месяц. Не успел я, и моргнуть, уже был выпускной. Я смотрел, как ее совершенное тело, подобно ангелу, летит к сцене за дипломом. Я так хотел, чтобы она была моей. Но она не замечала моей любви, и я знал это. До того как все разошлись по домам, она подошла ко мне в своем сказочном белом платье и шляпке, и заплакала, когда я обнял ее. Затем она опустила свою голову мне на плечо, сказав - "ты мой самый лучший друг на свете, спасибо тебе!", и поцеловала меня в щечку. Я хотел ей сказать, что я хочу, чтобы она знала, что я не хочу быть просто друзьями. Я люблю ее, но я так стесняюсь, и я не знаю почему.

Несколько лет спустя

Сейчас я сижу на церковной скамье. Та девушка выходит замуж. Я только что видел, как она сказала "Да" и вошла в ее новую жизнь вместе с другим человеком. Я хотел, чтобы она была моей. Но она не замечала этого, и я знал это. Но перед тем, как она уехала, она подошла ко мне, сказав - "Ты пришел!!! Спасибо!", и поцеловала меня в щечку. Я хотел ей сказать, что я хочу, чтобы она знала, что я не хочу быть просто друзьями. Я люблю ее, но я так стесняюсь, и я не знаю почему.

....................................................................................

Похороны

Годы пролетели. Я смотрел вниз на гроб, в нем лежала девушка, которая всегда была моим лучшим другом. Они читали дневник, который она вела все годы своей школьной жизни.
Вот что там было написано:
Я смотрела на него, желая, чтобы он был моим, но он не замечает моей любви, и я знаю это. Я хотела сказать ему, что я хочу, чтобы он знал, что я не хочу быть просто друзьями. Я люблю его, но я так стесняюсь и не знаю почему.
Я бы так хотела, чтобы он сказал мне, что любит меня!!!
Для счастья одному из них всего лишь надо было сказать три слова..

---

26.04.2009 в 17:47

Пишет  =НАБЛЮДАТЕЛЬ=:

В виду сегодняшней трагической даты (23 года с момента катастрофы на ЧАЭС), для всех кому интересна эта тема, пиарю дневник Чернобыль: трагедия и фарс в котором собираются материалы связанные с чернобыльской катастрофой.

---

Монолог жены погибшего на тушении Чернобыльской АЭС пожарника.

«Я не знаю, о чем рассказывать... О смерти или о любви? Или это одно и то же... О чем?
... Мы недавно поженились. Еще ходили по улице и держались за руки, даже если в магазин шли... Я говорила ему: «Я тебя люблю». Но я еще не знала, как я его любила... Не представляла... Жили мы в общежитии пожарной части, где он служил. На втором этаже. И там еще три молодые семьи, на всех одна кухня. А внизу, на первом этаже стояли машины. Красные пожарные машины. Это была его служба. Всегда я в курсе: где он, что с ним? Среди ночи слышу какой-то шум. Выглянула в окно. Он увидел меня: «Закрой форточки и ложись спать. На станции пожар. Я скоро буду».
Самого взрыва я не видела. Только пламя. Все, словно светилось... Все небо... Высокое пламя. Копоть. Жар страшный. А его все нет и нет. Копоть от того, что битум горел, крыша станции была залита битумом. Ходили, потом вспоминал, как по смоле. Сбивали пламя. Сбрасывали горящий графит ногами... Уехали они без брезентовых костюмов, как были в одних рубашках, так и уехали. Их не предупредили, их вызвали на обыкновенный пожар... Четыре часа... Пять часов... Шесть... В шесть мы с ним собирались ехать к его родителям. Сажать картошку. От города Припять до деревни Сперижье, где жили его родители, сорок километров. Сеять, пахать... Его любимые работы... Мать часто вспоминала, как не хотели они с отцом отпускать его в город, даже новый дом построили. Забрали в армию. Служил в Москве в пожарных войсках, и когда вернулся: только в пожарники! Ничего другого не признавал. (Молчит.) Иногда будто слышу его голос... Живой... Даже фотографии так на меня не действуют, как голос. Но он никогда меня не зовет... И во сне... Это я его зову...
Семь часов... В семь часов мне передали, что он в больнице. Я побежала, но вокруг больницы уже стояла кольцом милиция, никого не пускали. Одни машины «Скорой помощи» заезжали. Милиционеры кричали: машины зашкаливают, не приближайтесь. Не одна я, все жены прибежали, все, у кого мужья в эту ночь оказались на станции. Я бросилась искать свою знакомую, она работала врачом в этой больнице. Схватила ее за халат, когда она выходила из машины:
«Пропусти меня!» - «Не могу! С ним плохо. С ними со всеми плохо». Держу ее:

«Только посмотреть». «Ладно, - говорит, - тогда бежим. На пятнадцать-двадцать минут». Я увидела его... Отекший весь, опухший... Глаз почти нет... «Надо молока. Много молока! - сказала мне знакомая. - Чтобы они выпили хотя бы по три литра». - «Но он не пьет молоко». - «Сейчас будет пить». Многие врачи, медсестры, особенно санитарки этой больницы через какое-то время заболеют... Умрут... Но никто тогда этого не знал... В десять утра умер оператор Шишенок... Он умер первым... В первый день... Мы узнали, что под развалинами остался второй - Валера Ходемчук. Так его и не достали. Забетонировали. Но мы еще не знали, что они все - первые...
Спрашиваю: «Васенька, что делать?» - «Уезжай отсюда! Уезжай! У тебя будет ребенок». А я - беременная. Но как я его оставлю? Просит: «Уезжай! Спасай ребенка!» - «Сначала я должна принести тебе молоко, а потом решим». Прибегает моя подруга Таня Кибенок... Ее муж в этой же палате... С ней ее отец, он на машине. Мы садимся и едем в ближайшую деревню за молоком. Где-то три километра за городом... Покупаем много трехлитровых банок с молоком... Шесть - чтобы хватило на всех... Но от молока их страшно рвало... Все время теряли сознание, им ставили капельницы. Врачи почему-то твердили, что они отравились газами, никто не говорил о радиации. А город заполнился военной техникой, перекрыли все дороги... Перестали ходить электрички, поезда... Мыли улицы каким-то белым порошком... Я волновалась, как же мне завтра добраться в деревню, чтобы купить ему парного молока? Никто не говорил о радиации... Только военные ходили в респираторах... Горожане несли хлеб из магазинов, открытые кульки с булочками... Пирожные лежали на лотках...
Вечером в больницу не пропустили... Море людей вокруг... Я стояла напротив его окна, он подошел и что-то мне кричал. Так отчаянно! В толпе кто-то расслышал: их увозят ночью в Москву. Жены сбились все в одну кучу. Решили: поедем с ними. Пустите нас к нашим мужьям! Не имеете права! Бились, царапались. Солдаты, уже стояли солдаты, нас отталкивали. Тогда вышел врач и подтвердил, что они полетят на самолете в Москву, но нам нужно принести им одежду, - та, в которой они были на станции, сгорела. Автобусы уже не ходили, и мы бегом через весь город. Прибежали с сумками, а самолет уже улетел... Нас специально обманули... Чтобы мы не кричали, не плакали... Ночь... По одну сторону улицы автобусы, сотни автобусов (уже готовили город к эвакуации), а по другую сторону - сотни пожарных машин. Пригнали отовсюду. Вся улица в белой пене... Мы по ней идем... Ругаемся и плачем... По радио объявили, что, возможно, город эвакуируют на три-пять дней, возьмите с собой теплые вещи и спортивные костюмы, будете жить в лесах. В палатках. Люди даже обрадовались: на природу! Встретим там Первое мая. Необычно. Готовили в дорогу шашлыки... Брали с собой гитары, магнитофоны...
Плакали только те, чьи мужья пострадали.
Не помню дороги... Будто очнулась, когда увидела его мать: «Мама, Вася в Москве! Увезли специальным самолетом!» Но мы досадили огород (а через неделю деревню эвакуируют!) Кто знал? Кто тогда это знал? К вечеру у меня открылась рвота. Я - на шестом месяце беременности. Мне так плохо... Ночью сню, что он меня зовет, пока он был жив, звал меня во сне: «Люся! Люсенька!» А когда умер, ни разу не позвал. Ни разу... (Плачет.) Встаю я утром с мыслью, что поеду в Москву. Сама... «Куда ты такая?» - плачет мать. Собрали в дорогу и отца. Он снял со сберкнижки деньги, которые у них были. Все деньги.
Дороги не помню... Дорога опять выпала из памяти... В Москве у первого милиционера спросили, в какой больнице лежат чернобыльские пожарники, и он нам сказал, я даже удивилась, потому что нас пугали: государственная тайна, совершенно секретно.
Шестая больница - на «Щукинской»...
В эту больницу, специальная радиологическая больница, без пропусков не пускали. Я дала деньги вахтеру, и тогда она говорит: «Иди». Кого-то опять просила, молила... И вот сижу в кабинете у заведующей радиологическим отделением - Ангелины Васильевны Гуськовой. Тогда я еще не знала, как ее зовут, ничего не запоминала... Я знала только, что должна увидеть его...
Она сразу меня спросила:
- У вас есть дети?
Как я признаюсь?! И уже понимаю, что надо скрыть мою беременность. Не пустит к нему! Хорошо, что я худенькая, ничего по мне незаметно. - Есть. - Отвечаю.
- Сколько?
Думаю: «Надо сказать, что двое. Если один - все равно не пустит».
- Мальчик и девочка.
- Раз двое, то рожать, видно, больше не придется. Теперь слушай: центральная нервная система поражена полностью, костный мозг поражен полностью...
«Ну, ладно, - думаю, - станет немножко нервным». - Еще слушай: если заплачешь - я тебя сразу отправлю. Обниматься и целоваться нельзя. Близко не подходить. Даю полчаса. Но я знала, что уже отсюда не уйду. Если уйду, то с ним. Поклялась себе!
Захожу... Они сидят на кровати, играют в карты и смеются.
- Вася! - кричат ему.
Поворачивается:
- О, братцы, я пропал! И здесь нашла!
Смешной такой, пижама на нем сорок восьмого размера, а у него - пятьдесят второй. Короткие рукава, короткие штанишки. Но опухоль с лица уже сошла... Им вливали какой-то раствор...
- А чего это ты вдруг пропал? - Спрашиваю.
И он хочет меня обнять.
- Сиди-сиди, - не пускает его ко мне врач. - Нечего тут обниматься. Как-то мы это в шутку превратили. И тут уже все сбежались, и из других палат тоже. Все наши. Из Припяти. Их же двадцать восемь человек самолетом привезли. Что там? Что там у нас в городе. Я отвечаю, что началась эвакуация, весь город увозят на три или пять дней. Ребята молчат, а было там две женщины, одна из них, на проходной в день аварии дежурила, и она заплакала:
- Боже мой! Там мои дети. Что с ними?
Мне хотелось побыть с ним вдвоем, ну, пусть бы одну минуточку. Ребята это почувствовали, и каждый придумал какую-то причину, и они вышли в коридор. Тогда я обняла его и поцеловала. Он отодвинулся:
- Не садись рядом. Возьми стульчик.
- Да, глупости все это, - махнула я рукой. - А ты видел, где произошел взрыв? Что там? Вы ведь первые туда попали...
- Скорее всего, это вредительство. Кто-то специально устроил. Все наши ребята такого мнения.
Тогда так говорили. Думали.
На следующий день, когда я пришла, они уже лежали по одному, каждый в отдельной палате. Им категорически запрещалось выходить в коридор. Общаться друг с другом. Перестукивались через стенку... Точка-тире, точка-тире... Врачи объяснили это тем, что каждый организм по-разному реагирует на дозы облучения, и то, что выдержит один, другому не под силу. Там, где они лежали, зашкаливали даже стены. Слева, справа и этаж под ними... Там всех выселили, ни одного больного... Под ними и над ними никого... Три дня я жила у своих московских знакомых. Они мне говорили: бери кастрюлю, бери миску, бери все, что надо... Я варила бульон из индюшки, на шесть человек. Шесть наших ребят... Пожарников... Из одной смены... Они все дежурили в ту ночь: Ващук, Кибенок, Титенок, Правик, Тищура. В магазине купила им всем зубную пасту, щетки, мыло. Ничего этого в больнице не было. Маленькие полотенца купила... Я удивляюсь теперь своим знакомым, они, конечно, боялись, не могли не бояться, уже ходили всякие слухи, но все равно сами мне предлагали: бери все, что надо. Бери! Как он? Как они все? Они будут жить? Жить... (Молчит). Встретила тогда много хороших людей, я не всех запомнила... Мир сузился до одной точки... Укоротился... Он... Только он... Помню пожилую санитарку, которая меня учила: «Есть болезни, которые не излечиваются. Надо сидеть и гладить руки».
Рано утром еду на базар, оттуда к своим знакомым, варю бульон. Все протереть, покрошить... Кто-то просил: «Привези яблочко». С шестью полулитровыми баночками... Всегда на шестерых! В больницу... Сижу до вечера. А вечером - опять в другой конец города. Насколько бы меня так хватило? Но через три дня предложили, что можно жить в гостинице для медработников, на территории самой больницы. Боже, какое счастье!! - Но там нет кухни. Как я буду им готовить?
- Вам уже не надо готовить. Их желудки перестают воспринимать еду. Он стал меняться - каждый день я встречала другого человека... Ожоги выходили наверх... Во рту, на языке, щеках - сначала появились маленькие язвочки, потом они разрослись... Пластами отходила слизистая... Пленочками белыми... Цвет лица... Цвет тела... Синий... Красный... Серо-бурый... А оно такое все мое, такое любимое! Это нельзя рассказать! Это нельзя написать! И даже пережить... Спасало то, что все это происходило мгновенно; некогда было думать, некогда было плакать.
Я любила его! Я еще не знала, как я его любила! Мы только поженились... Идем по улице. Схватит меня на руки и закружится. И целует, целует. Люди идут мимо, и все улыбаются...
Клиника острой лучевой болезни - четырнадцать дней... За четырнадцать дней человек умирает...
В гостинице в первый же день дозиметристы меня замеряли. Одежда, сумка, кошелек, туфли, - все «горело». И все это тут же у меня забрали. Даже нижнее белье. Не тронули только деньги. Взамен выдали больничный халат пятьдесят шестого размера, а тапочки сорок третьего. Одежду, сказали, может, привезем, а, может, и нет, навряд ли она поддастся «чистке». В таком виде я и появилась перед ним. Испугался: «Батюшки, что с тобой?» А я все-таки ухитрялась варить бульон. Ставила кипятильник в стеклянную банку... Туда бросала кусочки курицы... Маленькие-маленькие... Потом кто-то отдал мне свою кастрюльку, кажется, уборщица или дежурная гостиницы. Кто-то - досочку, на которой я резала свежую петрушку. В больничном халате сама я не могла добраться до базара, кто-то мне эту зелень приносил. Но все бесполезно, он не мог даже пить... Проглотить сырое яйцо... А мне хотелось достать что-нибудь вкусненькое! Будто это могло помочь. Добежала до почты: «Девочки, - прошу, - мне надо срочно позвонить моим родителям в Ивано-Франковск. У меня здесь умирает муж». Почему-то они сразу догадались, откуда я и кто мой муж, моментально соединили. Мой отец, сестра и брат в тот же день вылетели ко мне в Москву. Они привезли мои вещи. Деньги. Девятого мая... Он всегда мне говорил: «Ты не представляешь, какая красивая Москва! Особенно на День Победы, когда салют. Я хочу, чтобы ты увидела». Сижу возле него в палате, открыл глаза:
- Сейчас день или вечер?
- Девять вечера.
- Открывай окно! Начинается салют!
Я открыла окно. Восьмой этаж, весь город перед нами! Букет огня взметнулся в небо.
- Вот это да!
- Я обещал тебе, что покажу Москву. Я обещал, что по праздникам буду всю жизнь дарить цветы...
Оглянулась - достает из-под подушки три гвоздики. Дал медсестре деньги - и она купила.
Подбежала и целую:
- Мой единственный! Любовь моя!
Разворчался:
- Что тебе приказывают врачи? Нельзя меня обнимать! Нельзя целовать!
Мне не разрешали его обнимать... Но я... Я поднимала и сажала его... Перестилала постель... Ставила градусник... Приносила и уносила судно... Всю ночь сторожила рядом...
Хорошо, что не в палате, а в коридоре... У меня закружилась голова, я ухватилась за подоконник... Мимо шел врач, он взял меня за руку. И неожиданно:
- Вы беременная?
- Нет-нет! - Я так испугалась, чтобы нас кто-нибудь не услышал.
- Не обманывайте, - вздохнул он.
Я так растерялась, что не успела его ни о чем попросить.
Назавтра меня вызывают к заведующей:
- Почему вы меня обманули? - спросила она.
- Не было выхода. Скажи я правду - отправили бы домой. Святая ложь!
- Что вы наделали!!
- Но я с ним...
Всю жизнь буду благодарна Ангелине Васильевне Гуськовой. Всю жизнь! Другие жены тоже приезжали, но их уже не пустили. Были со мной их мамы... Мама Володи Правика все время просила Бога: «Возьми лучше меня». Американский профессор, доктор Гейл... Это он делал операцию по пересадке костного мозга... Утешал меня: надежда есть, маленькая, но есть. Такой могучий организм, такой сильный парень! Вызвали всех его родственников. Две сестры приехали из Беларуси, брат из Ленинграда, там служил. Младшая Наташа, ей было четырнадцать лет, очень плакала и боялась. Но ее костный мозг подошел лучше всех... (Замолкает.) Я уже могу об этом рассказывать... Раньше не могла... Я десять лет молчала... Десять лет. (Замолкает.)
Когда он узнал, что костный мозг берут у его младшей сестрички, наотрез отказался: «Я лучше умру. Не трогайте ее, она маленькая». Старшей сестре Люде было двадцать восемь лет, она сама медсестра, понимала, на что идет. «Только бы он жил», - говорила она. Я видела операцию. Они лежали рядышком на столах... Там большое окно в операционном зале. Операция длилась два часа... Когда кончили, хуже было Люде, чем ему, у нее на груди восемнадцать проколов, тяжело выходила из-под наркоза. И сейчас болеет, на инвалидности... Была красивая, сильная девушка. Замуж не вышла... А я тогда металась из одной палаты в другую, от него - к ней. Он лежал уже не в обычной палате, а в специальной барокамере, за прозрачной пленкой, куда заходить не разрешалось. Там такие специальные приспособления есть, чтобы, не заходя под пленку, вводить уколы, ставить катэтор... Но все на липучках, на замочках, и я научилась ими пользоваться... Отсовывать... И пробираться к нему... Возле его кровати стоял маленький стульчик... Ему стало так плохо, что я уже не могла отойти, ни на минуту. Звал меня постоянно: «Люся, где ты? Люсенька!» Звал и звал... Другие барокамеры, где лежали наши ребята, обслуживали солдаты, потому что штатные санитары отказались, требовали защитной одежды. Солдаты выносили судно. Протирали полы, меняли постельное белье... Все делали... Откуда там появились солдаты? Не спрашивала... Только он... Он... А каждый день слышу: умер, умер... Умер Тищура. Умер Титенок. Умер... Как молотком по темечку...
Стул двадцать пять - тридцать раз в сутки... С кровью и слизью... Кожа начала трескаться на руках, ногах... Все покрылось волдырями... Когда он ворочал головой, на подушке оставались клочья волос... Я пыталась шутить:
«Даже удобно. Не надо носить расческу». Скоро их всех постригли. Его я стригла сама. Я все хотела ему делать сама. Если бы я могла выдержать физически, то я все двадцать четыре часа не ушла бы от него. Мне каждую минутку было жалко... Минутку и то жалко... (Долго молчит.) Приехал мой брат и испугался: «Я тебя туда не пущу!» А отец говорит ему: «Такую разве не пустишь? Да она в окно влезет! По пожарной лестнице!» Отлучилась... Возвращаюсь - на столике у него апельсин... Большой, не желтый, а розовый. Улыбается: «Меня угостили. Возьми себе». А медсестра через пленочку машет, что нельзя этот апельсин есть. Раз возле него уже какое-то время полежал, его не то, что есть, к нему прикасаться страшно. «Ну, съешь, - просит. - Ты же любишь апельсины». Я беру апельсин в руки. А он в это время закрывает глаза и засыпает. Ему все время давали уколы, чтобы он спал. Наркотики. Медсестра смотрит на меня в ужасе... А я? Я готова сделать все, чтобы он только не думал о смерти... И о том, что болезнь его ужасная, что я его боюсь... Обрывок какого-то разговора... У меня в памяти... Кто-то увещевает: «Вы должны не забывать: перед вами уже не муж, не любимый человек, а радиоактивный объект с высокой плотностью заражения. Вы же не самоубийца. Возьмите себя в руки». А я как умалишенная: «Я его люблю! Я его люблю!» Он спал, я шептала: «Я тебя люблю!» Шла по больничному двору: «Я тебя люблю!» Несла судно: «Я тебя люблю!» Вспоминала, как мы с ним раньше жили... В нашем общежитии... Он засыпал ночью только тогда, когда возьмет меня за руку. У него была такая привычка: во сне держать меня за руку... Всю ночь...
А в больнице я возьму его за руку и не отпускаю... Ночь. Тишина. Мы одни. Посмотрел на меня внимательно-внимательно и вдруг говорит:
- Так хочу увидеть нашего ребенка. Какой он?
- А как мы его назовем?
- Ну, это ты уже сама придумаешь...
- Почему я сама, если нас двое?
- Тогда, если родится мальчик, пусть будет Вася, а если девочка - Наташка.
- Как это Вася? У меня уже есть один Вася. Ты! Мне другого не надо. Я еще не знала, как я его любила! Он... Только он... Как слепая! Даже не чувствовала толчков под сердцем... Хотя была уже на шестом месяце... Я думала, что он внутри меня мой маленький, и он защищен... О том, что ночую у него в барокамере, никто из врачей не знал. Не догадывался... Пускали меня медсестры. Первое время тоже уговаривали: «Ты - молодая. Что ты надумала? Это уже не человек, а реактор. Сгорите вместе». Я, как собачка, бегала за ними... Стояла часами под дверью. Просила-умоляла... И тогда они: «Черт с тобой! Ты - ненормальная». Утром перед восьмью часами, когда начинался врачебный обход, показывают через пленку: «Беги!». На час сбегаю в гостиницу. А с девяти утра до девяти вечера у меня пропуск. Ноги у меня до колен посинели, распухли, настолько я уставала... Пока я с ним... Этого не делали... Но, когда уходила, его фотографировали... Одежды никакой. Голый. Одна легкая простыночка поверх. Я каждый день меняла эту простыночку, а к вечеру она вся в крови. Поднимаю его, и у меня на руках остаются кусочки его кожи, прилипают. Прошу:
«Миленький! Помоги мне! Обопрись на руку, на локоть, сколько можешь, чтобы я тебе постель разгладила, не покинула наверху шва, складочки». Любой шовчик - это уже рана на нем. Я срезала себе ногти до крови, чтобы где-то его не зацепить. Никто из медсестер не мог подойти, прикоснуться, если что-нибудь нужно, зовут меня. И они фотографировали... Говорили, для науки. А я бы их всех вытолкнула оттуда! Кричала бы! Била! Как они могут! Все мое... Все любимое... Если бы я могла их туда не пустить! Если бы... Выйду из палаты в коридор... И иду на стенку, на диван, потому что я их не вижу. Говорю дежурной медсестре: «Он умирает». - Она мне отвечает: «А что ты хочешь? Он получил тысяча шестьсот рентген, а смертельная доза четыреста. Ты сидишь возле реактора». Все мое... Все любимое. Когда они все умерли, в больнице сделали ремонт... Стены скоблили, взорвали паркет и вынесли... Столярку.
Дальше... Последнее... Помню вспышками... Обрыв...
Ночь сижу возле него на стульчике... В восемь утра: «Васенька, я пойду. Я немножко отдохну». Откроет и закроет глаза - отпустил. Только дойду до гостиницы, до своей комнаты, лягу на пол, на кровати лежать не могла, так все болело, как уже стучит санитарка: «Иди! Беги к нему! Зовет беспощадно!» А в то утро Таня Кибенок так меня просила, молила: «Поедем со мной на кладбище. Я без тебя не смогу». В то утро хоронили Витю Кибенка и Володю Правика... С Витей они были друзья... Мы дружили семьями... За день до взрыва вместе сфотографировались у нас в общежитии. Такие они наши мужья там красивые! Веселые! Последний день нашей той жизни... Такие мы счастливые! Вернулась с кладбища, быстренько звоню на пост медсестре: «Как он там?» - «Пятнадцать минут назад умер». Как? Я всю ночь у него. Только на три часа отлучилась! Стала у окна и кричала: «Почему? За что?» Смотрела на небо и кричала... На всю гостиницу... Ко мне боялись подойти... Опомнилась: напоследок его увижу! Увижу! Скатилась с лестницы... Он лежал еще в барокамере, не увезли... Последние слова его: «Люся! Люсенька!» - «Только отошла. Сейчас прибежит», - успокоила медсестра. Вздохнул и затих... Уже я от него не оторвалась... Шла с ним до гроба... Хотя запомнила не сам гроб, а большой полиэтиленовый пакет... Этот пакет... В морге спросили:
«Хотите, мы покажем вам, во что его оденем». Хочу! Одели в парадную форму, фуражку наверх на грудь положили. Обуть не обули, не подобрали обувь, потому что ноги распухли... Парадную форму тоже разрезали, натянуть не могли, целого тела уже не было... Все - рана... В больнице последние два дня... Подниму его руку, а кость шатается, болтается кость, тело от нее отошло... Кусочки легкого, кусочки печени шли через рот... Захлебывался своими внутренностями... Обкручу руку бинтом и засуну ему в рот, все это из него выгребаю... Это нельзя рассказать! Это нельзя написать! И даже пережить... Это все такое родное... Такое любимое... Ни один размер обуви невозможно было натянуть... Положили в гроб босого...
На моих глазах... В парадной форме его засунули в целлофановый мешок и завязали... И этот мешок уже положили в деревянный гроб... А гроб еще одним мешком обвязали... Целлофан прозрачный, но толстый, как клеенка... И уже все это поместили в цинковый гроб... Втиснули... Одна фуражка наверху осталась...
Съехались все... Его родители, мои родители... Купили в Москве черные платки... Нас принимала чрезвычайная комиссия. И всем говорила одно и то же, что отдать вам тела ваших мужей, ваших сыновей мы не можем, они очень радиоактивные и будут похоронены на московском кладбище особым способом. В запаянных цинковых гробах, под бетонными плитками. И вы должны этот документ подписать... Если кто-то возмущался, хотел увезти гроб на родину, его убеждали, что они, мол, герои и теперь семье уже не принадлежат. Они уже государственные люди... Принадлежат государству. Сели в катафалк... Родственники и какие-то военные люди. Полковник с рацией... По рации передают: «Ждите наших приказаний! Ждите!» Два или три часа колесили по Москве, по кольцевой дороге. Опять в Москву возвращаемся... По рации: «На кладбище въезд не разрешаем. Кладбище атакуют иностранные корреспонденты. Еще подождите». Родители молчат... Платок у мамы черный... Я чувствую, что теряю сознание. Со мной истерика: «Почему моего мужа надо прятать? Он - кто? Убийца? Преступник? Уголовник? Кого мы хороним?» Мама:
«Тихо, тихо, дочечка». Гладит меня по голове... Полковник передает:
«Разрешите следовать на кладбище. С женой истерика». На кладбище нас окружили солдаты... Шли под конвоем... И гроб несли... Никого не пустили... Одни мы были... Засыпали моментально. «Быстро! Быстро!» - командовал офицер.
Даже не дали гроб обнять... И - сразу в автобусы... Все крадком... Мгновенно купили и принесли обратные билеты... На следующий день. Все время с нами был какой-то человек в штатском, с военной выправкой, не дал даже выйти из гостиницы и купить еду в дорогу. Не дай Бог, чтобы мы с кем-нибудь заговорили, особенно я. Как будто я тогда могла говорить, я уже даже плакать не могла. Дежурная, когда мы уходили, пересчитала все полотенца, все простыни... Тут же их складывала в полиэтиленовый мешок. Наверное, сожгли... За гостиницу мы сами заплатили... За четырнадцать суток...
Клиника лучевой болезни - четырнадцать суток... За четырнадцать суток человек умирает...
Дома я уснула. Зашла в дом и повалилась на кровать. Я спала трое суток... Приехала «Скорая помощь». «Нет, - сказал врач, - она не умерла. Она проснется. Это такой страшный сон».
Мне было двадцать три года...
Я помню сон... Приходит ко мне моя умершая бабушка, в той одежде, в которой мы ее похоронили. И наряжает елку. «Бабушка, почему у нас елка? Ведь сейчас лето?» - «Так надо. Скоро твой Васенька ко мне придет». А он вырос среди леса. Я помню сон. - Вася приходит в белом и зовет Наташу. Нашу девочку, которую я еще не родила. Уже она большая. Подросла. Он подбрасывает ее под потолок, и они смеются... А я смотрю на них и думаю, что счастье - это так просто. Я сню... Мы бродим с ним по воде. Долго-долго идем... Просил, наверное, чтобы я не плакала... Давал знак. Оттуда... Сверху...
(Затихает надолго.)
Через два месяца я приехала в Москву. С вокзала - на кладбище. К нему!
И там на кладбище у меня начались схватки... Только я с ним заговорила... Вызвали «Скорую»... Рожала я у той же Ангелины Васильевны Гуськовой. Она меня еще тогда предупредила: «Рожать приезжай к нам». На две недели раньше срока родила...
Мне показали... Девочка... «Наташенька, - позвала я. - Папа назвал тебя Наташенькой». На вид здоровый ребенок. Ручки, ножки... А у нее был цирроз печени... В печени - двадцать восемь рентген... Врожденный порок сердца... Через четыре часа сказали, что девочка умерла... И опять, что мы ее вам не отдадим! Как это не отдадите?! Это я ее вам не отдам! Вы хотите ее забрать для науки, а я ненавижу вашу науку! Ненавижу! Она забрала у меня сначала его, а теперь еще хочет... Не отдам! Я похороню ее сама. Рядом с ним... (Молчит.)
Все не те слова вам говорю... Не такие... Нельзя мне кричать после инсульта. И плакать нельзя. Потому и слова не такие... Но скажу... Еще никто не знает... Когда я не отдала им мою девочку... Нашу девочку... Тогда они принесли мне деревянную коробочку: «Она - там». Я посмотрела... Ее запеленали... Она в пеленочках... И тогда я заплакала: «Положите ее у его ног. Скажите, что это наша Наташенька».
Там, на могилке не написано: Наташа Игнатенко... Там только его имя... Она же была без имени, без ничего... Только душа... Душу я там и похоронила...
Я прихожу к ним всегда с двумя букетами: один - ему, второй - на уголок кладу ей. Ползаю у могилы на коленках... Всегда на коленках... (Бессвязно). Я ее убила... Я... Она... Спасла... Моя девочка меня спасла, она приняла весь радиоудар на себя, стала как бы приемником этого удара. Такая маленькая. Крохотулечка. (Задыхаясь) Она спасла... Но я любила их двоих... Разве... Разве можно убить любовью? Такой любовью!!... Почему это рядом? Любовь и смерть... Вместе... Кто мне объяснит? Ползаю у могилы на коленках... (Надолго затихает).
...В Киеве мне дали квартиру. В большом доме, где теперь живут все, кто с атомной станции. Квартира большая, двухкомнатная, о какой мы с Васей мечтали. А я сходила в ней с ума! В каждом углу, куда ни гляну - везде он... Начала ремонт, лишь бы не сидеть, лишь бы забыться. И так два года... Сню сон... Мы идем с ним, а он идет босиком... «Почему ты всегда необутый?» - «Да потому, что у меня ничего нет». Пошла в церковь... Батюшка меня научил:
«Надо купить тапочки большого размера и положить кому-нибудь в гроб. Написать записку - что это ему». Я так и сделала... Приехала в Москву и сразу - в церковь. В Москве я к нему ближе... Он там лежит, на Митинском кладбище... Рассказываю служителю, что так и так, мне надо тапочки передать. Спрашивает: «А ведомо тебе, как это делать надо?» Еще раз объяснил... Как раз внесли отпевать дедушку старого. Я подхожу к гробу, поднимаю накидочку и кладу туда тапочки. «А записку ты написала?» - «Да, написала, но не указала, на каком кладбище он лежит». - «Там они все в одном мире. Найдут его». У меня никакого желания к жизни не было. Ночью стою у окна, смотрю на небо: «Васенька, что мне делать? Я не хочу без тебя жить». Днем иду мимо детского садика, стану и стою... Глядела бы и глядела на детей... Я сходила с ума! И стала ночью просить: «Васенька, я рожу ребенка. Я уже боюсь быть одна. Не выдержу дальше. Васенька!!» А в другой раз так попрошу: «Васенька, мне не надо мужчины. Лучше тебя для меня нет. Я хочу ребеночка». Мне было двадцать пять лет...
Я нашла мужчину... Я все ему открыла. Всю правду - что у меня одна любовь, на всю жизнь... Я все ему открыла... Мы встречались, но я никогда его в дом к себе не звала, в дом не могла... Там - Вася... Работала я кондитером... Леплю торт, а слезы катятся... Я не плачу, а слезы катятся... Единственное, о чем девочек просила: «Не жалейте меня. Будете жалеть, я уйду». Я хотела быть, как все...
Принесли мне Васин орден... Красного цвета... Я смотреть на него долго не могла... Слезы катятся...
...Родила мальчика. Андрей... Андрейка... Подруги останавливали: «Тебе нельзя рожать», и врачи пугали: «Ваш организм не выдержит». Потом... Потом они сказали, что он будет без ручки... Без правой ручки... Аппарат показывал... «Ну, и что? - думала я. - Научу писать его левой ручкой». А родился нормальный... красивый мальчик... Учится уже в школе, учится на одни пятерки. Теперь у меня есть кто-то, кем я дышу и живу. Свет в моей жизни. Он прекрасно все понимает: «Мамочка, если я уеду к бабушке, на два дня, ты дышать сможешь?» Не смогу! Боюсь на день с ним разлучиться. Мы шли по улице... И я, чувствую, падаю... Тогда меня разбил первый инсульт... Там, на улице... «Мамочка, тебе водички дать». - «Нет, ты стой возле меня. Никуда не уходи». И хватанула его за руку. Дальше не помню... Открыла глаза в больнице... Но так его хватанула, что врачи еле разжали мои пальцы. У него рука долго была синяя. Теперь выходим из дома: «Мамочка, только не хватай меня за руку. Я никуда от тебя не уйду». Он тоже болеет: две недели в школе, две дома с врачом. Вот так и живем. Боимся друг за друга. А в каждом углу Вася. Его фотографии... Ночью с ним говорю и говорю... Бывает, меня во сне попросит: «Покажи нашего ребеночка». Мы с Андрейкой приходим... А он приводит за руку дочку... Всегда с дочкой... Играет только с ней... Так я и живу... Живу одновременно в реальном и нереальном мире. Не знаю, где мне лучше... (Встает. Подходит к окну). Нас тут много. Целая улица, ее так и называют - чернобыльская. Всю свою жизнь эти люди на станции проработали. Многие до сих пор ездят туда на вахту, теперь станцию обслуживают вахтовым методом. Никто там не живет. У них тяжелые заболевания, инвалидности, но работу свою не бросают, боятся даже подумать о том, что реактор остановят. Где и кому они сегодня нужны в другом месте? Часто умирают. Умирают мгновенно. Они умирают на ходу - шел и упал, уснул и не проснулся. Нес медсестре цветы и остановилось сердце. Они умирают, но их никто по-настоящему не расспросил. О том, что мы пережили... Что видели... О смерти люди не хотят слушать. О страшном...
Но я вам рассказывала о любви... Как я любила...»

Людмила Игнатенко, жена погибшего пожарника Василия Игнатенко

---

Продолжение санта-барбары.

В общем, если помните, был у меня пост ПРО РОЗУ И МОРЯКА. Кто-то из читателей (узнаю кто-убью) скинул ссылку на этот пост толи в диари-бест, толи еще в какой-то топ, в общем не важно куда, важно то что его прочитали и закопипастили себе довольно много @юзеров. Все бы и хорошо, но вот не дает мне покоя одна дискуссия вокруг него. Ссылку давать не буду дабы не устраивать очередной бросок говна на вентилятор, только вкратце передам смысл одного высказывания. В общем один человек высказал несколько тезисов которые я вам сейчас и передам:

1. Прежде чем сблизиться с человеком, мы устраиваем ему кучу проверок (например если для мужчины важно чтобы его будущая жена хорошо готовила - он напрашивается к ней в гости на ужин)

2. Когда устраивается проверка на порядочность, то есть когда сомневаются в порядочности - для человека более обидно, чем когда сомневаются в умении готовить. Потому-то такая проверка будучи раскрытой всегда вызывает поток возмущения.

3. Те кто возмущаются фактом проверки их на порядочность, они считают, что настолько порядочны, что у них это на лбу написано и малознакомый человек не имеет права в этом усомниться, или потому что человек, который сомневается в чьей-то порядочности, сам непорядочный? Или потому что знают за собой грехи и боятся, что они могут всплыть в результате подобной проверки?

Что скажете, с чем согласны а с чем нет?

И последний вопрос хочу задать вам уже я:
А имеет ли вообще человек право на подобные эксперименты по отношению к другому человеку? Кто ему позволил манипулировать другим как объектом, ставя эксперимент? Мне кажется что как раз то, что ты из равноправного участника отношений в какой-то момент превращаешься в объект эксперемента, как раз больше всего и задевает в этой ситуации.

В общем было бы интересно услышать ваши мнения, буду очень признателен за любой ответ.

---

Второй раз читаю и второй раз торкнуло...

Мама купила мне велосипед. Я прыгал вокруг нее как ребенок. Да я и был ребенком шести лет. Немного оседлав свой восторг я отошел в сторону:
-Спасибо мама, как-то застенчиво сказал я.
Да, я никогда не был ласковым ребенком. Чтобы там обнять и поцеловать, прижавшись к ней. Никогда.
-И в кого ты такой неласковый, улыбаясь говорила мама.
-Ну мам,- я же ласков с девочками, меня даже Ленка вчера поцеловала.
-Эх ты,- обхватив мою шею и теребя мои волосы - ответила она.
Вырвавшись из ее объятий, сверкая пятками я бросился поделиться этой поистине радостной новостью с пацанами.

Как неумолимо бежит время. Казалось, еще вчера играли с ребятами в прятки, были разбойниками и казаками. Бродили, бегали беззаботными глазами погороду. Рассматривали прелести девочек в подъездах.

-У меня шоколадка есть. Вот так вот.
-Сереженька, а ты мне дашь половинку,- верещала Светка.
-А ты мне покажешь свою пипиську,- отвечал с полной серьезностью этого вопроса я.
-Ух ты!!!-лишился я половины сладкого какао.
-А потрогать можно?- застенчиво вопрошал я.
-Тогда вся шоколадка.
-Давай.

Прятки остались, но сейчас я уже прячусь не от Кольки из семнадцатой и не от Ленки из двадцать пятой. Прячусь от книг, от профессора нашего университета, также спрятавшего свой хитрый взгляд за толстым стеклом в костяной оправе, от проблем быта.

Уже и деревья кажутся не такими большими, и ноги, в этих смешных сандалиях, превратились в мужскую ступню сорок четвертого размера. Лишь какие-то воспоминания.
Помню лишь свои слезы. Мама сняла ремень со стенки.
- Мама, не надо.- Ну за что, они сами не отдавали свои игрушки.

Помню дядю милиционера, который к нам приходил, по поводу этого так сказать маленького проступка. У маленьких - маленькие проступки.

-Ну мама, за что?- голосил я на весь дом.
-Что же ты делаешь негодник?!
-Тебе мало игрушек?
-Я тебе в чем-то отказываю, в твоих прихотях,- кричала мама, меняя фразы с кожаным ремнем.
-Да как ты мог ударить по голове кирпичом Колю.
-А Лену? - Зачем ты ее тащил за волосы по всему двору? Это же девочка.
Я был заперт в комнате.
Ну да ладно, все уладилось. Все потом помирились: Эх детство.

Да, все изменилось. Все стало казаться с другой точки зрения. С более взрослой.

Дядя милиционер с усиками - стал ментом. Светка с Ленкой поменяли свои детские формы. Теперь уже не проходил шоколадный бартер. Да и мои желания возросли.

Мороженое с лиманадом поменялось на водку с пивом. Теперь за свои поступки я должен отвечать сам, самостоятельно. Взял академ, чтобы из универа не выгнали. Это как в том анекдоте:
-А ты что развелся то?
-Плохо что ли готовила?
-Да нет. За непосещаемость.

За все нужно платить. Платить самому. Вот в этом я не хотел взрослеть ни капли. Я взрослый, я решаю свои проблемы сам; я пью с кем хочу, я приду во столько, во сколько мне это заблагорассудиться.
Я взрослый настолько, что могу сказать без зазрения совести. Назвать ее на.
-Слышь, мать - дай мне пять сотен.
Дает. Иду на день рождения к Ленке.
-Когда вернешься?
-Не знаю мам. Может завтра вечером.
Пришел через два дня, не один. С Ленкой. Мамы не было дома. Сразу на кухню.
-Бля: Даже поесть не оставила. Сложно что ли. Поворачиваюсь к шкафу.
Записка: Я до вечера среды в командировке.
-Деньги в моей тумбочке. Целую. Не баловаться.
Пошел, нет, рванул со скоростью света в ее комнату. Глаза прокрутились - три семерки вместе с носом. Две штуки. Так-с. Сегодня суббота, полдень. По пять сотен на день. До вечера, до среды.
-Ленка,- живем.

-Привет мать. Как дела?
-Сам то как?
-Нормально все.
-Мам ты же знаешь Ленку. Так вот. Она теперь будет жить со мной, в моей комнате.
::. ?
Ленка появилась вовремя, выручила от ответа на ненужные вопросы.
-Так-с.
-Хоть вы и знакомы, вот мам - моя девушка.
-Здраствуй, наигранной улыбкой, поприветствовала ее мама.
-Здраствуйте, тетя Катя.
-Мам, мы гулять пошли.
-Когда придешь?
-Когда придем?- Ну: не знаю, но не жди. Может опять поздно.
-Нет мам,- она будет со мной.
-Все мам, я не хочу с тобой больше разговаривать,- сказал я закрывая дверь в свою комнату.

-Денег тебе?
-А за что?
-Мам, хорошь прикидоваться. Ты никогда не спрашивала.
-Нет мам.- Я не наркоман.
-Не дашь?!
-Хорошо.- Нет так нет.
-Я ухожу из дома.
-Покушай хоть на дорожку,- съехидничила мать.
-Да пошла ты, хлопнул я дверью.
Улица приняла меня потоками ливня. Мокро, холодно, хоть и лето.

Ленка дура. Что еще сказать. Да, мама у меня бывает немного резкой. Но зачем бежать от меня, тогда, когда мне больше всего нужна поддержка.
-Сама ты мама- дура.
-Хорошо.
-Да, да я пойду к друзьям.
-Все пока.

Куда-то сразу подевались те, кто называл меня своим другом. Когда я остался один, без денег, без крыши над головой, под которой всем и всегда так хорошо пилось пиво, съедалось множество бутербродов. Где все? Наверное, тогда я понял, что друзей не может быть много.
Ленка ушла: Увы. Не посчитав меня за грош. Все ушли. Я один. Да будет - вперед!

-Серега,- ты понимаешь,- мать приехала с отдыха,- отзвонил мне на телефон Ромка.
-Бля: опять движение сумки. Опять туда. В неизвестность.

-Привет.
-Привет.
-Ты что такая грустная?
-Скучаю.
-Я тоже.
-Лен, а я квартиру снял.
-Ага, работаю на Вднх, продавцом-консультантом.
-Зарплата какая,- с улыбкой повторяю ее вопрос. Ну на ужин при свечах хватит.
-Придешь?
-Позвони ближе к вечеру.
Как мне нравится, когда она улыбается. Как пахнут ее волосы. Как она смущается, когда я рассматриваю ее в душе. Все стало на круги своя.

Прошло пол года. Все в одинаковом темпе. Девушка, работа, съемная квартира.
Восстановился в универе.

-Алло девушка, да, я по объявлению насчет работы.
-Нет, незаконченное высшее.
-Не подхожу?
-Нет.
-Спасибо.
-Алло.
-Да, по объявлению.
-Нет, незаконченное высшее.
-Извините.
Что не говори, ученье - свет. Не всю же жизнь объяснять гражданам, чем отличается этот комбайн от этой прекрасной мясорубки. Без вышки никуда.

-Алло, Серега, здорово. Как дела?
-Здорово Ромка, да нормально все. Сам как?
-Может вечером пивка?.
-Ок. Давай.
-Да, Серега, давай только без девчонок.
-Ок.
-Все, на Первомайской в восемь.

-Да, четыре кружки.
-Мне мать твоя звонила, отхлебывая пиво,- говорит Ромка. Спрашивала, что да как.
-Ну и?
-А я что. Сказал все как есть.
-Сам ты дурак. Что тебе стоит. Позвони да помирись.
-И что?!
-Что, что. Скучает она, волнуется. Как никак, шесть месяцев тебя не видела.
Это твоя мать, понимаешь, твоя. Одна, единственная.
Напились.

-Привет.
-Здраствуй.
-Сереж, мне Ромка дал твой телефон, мобильный ты игнорируешь.
-Мам, оставь меня в покое. Что опять? Чем я тебе опять мешаю? У меня своя жизнь.
-Ты мне никогда не мешал и не мешаешь. Ты не забыл, у тебя завтра день рождения. Придешь?
-Нет мама. Все хватит.
-Прости меня, сына,- опустилась в голосе мама. Если я тебя чем-то обидела - прости.

Наверно я все-таки не совсем бесчувственный. Воздержался от грубостей.

-Ну что? Придешь? приедут.
-Посмотрим, мам.
-Можешь взять свою пассию.
-Пока.

Сколько раз слышал трель родного звонка. Сейчас все для меня как будто вновь. Испарина на руках и на лбу.
-Что ты нервничаешь,- поддевала меня Ленка.
Тру руки об джинсы. Нет бы поддержать, а она подкалывает. Молчу. Шелчок.
-Привет мам.
-Здраствуйте тетя Катя, с именинником вас,- поздравляет Ленка.
-Привет. Поздравляю тебя.
-Спасибо мам, с неохотой отдаваясь в ее объятия,- выдавливаю я.

Гости-родственники, выпивка, домашняя еда, приготовленная мамой, улыбки, поздравления - как же все это здорово. Опять воспоминания унесли меня куда-то в детство.
-Сереж,- сказала мама, выдернув меня из воспоминаний. Сегодня твое восемнадцатилетие. Ты стал уже взрослым, как я давно это хотел услышать, мама перевела дыхание. Хоть мы и живем раздельно, мне тебя очень не хватает.
Если я и была неправа когда-то, прости меня пожалуйста.
-Мам!
-Не перебивай сынок. Я не хочу чтобы ты слонялся где-то, и этим подарком, я выражаю свою любовь.
Звон стекла, присоединения остальных к тосту. Я развертываю коробочку с подарком. Ключи. Мама подарила, квартиру, на одной лестничной клетке, рядом, рядом с ней. Обвожу глазами гостей.

-Извините меня,- с комком в горле обращаюсь ко всем. Я сейчас,- выхожу на балкон. На глаза накатываются слезы. Скурив две сигареты, возвращаюсь.
-Спасибо мама,- как обычно сухо говорю я.
Переехали.

Заканчиваю третий курс, работа отличная, своя квартира, девушка, которую, как мне кажется, люблю больше всего на свете, полный достаток, что еще нужно в двадцать лет.

На протяжении двух лет почти и не общались-то с ней, так если только, по мелочам. Но я все равно знаю, что ей было приятно, зная что я под боком, рядом.
-Привет мам, есть что поесть- с голодным взглядом бежал я на кухню.
-А что, твоя не готовит?
-Мам, хорош заводить старую песню.

-Алло, Сергей,- это вас Евгения Николаевна беспокоит.
-Да, что случилось?
-Сергей,- мама в больницу попала.
-Что, что случилось?
-Когда скорая забирала, сказали что инфаркт.
-Алло, Николай Иванович,- это Сергей, мама в больнице, я прерву командировку.
-А что случилось?
-Я и сам толком не знаю. Позвонила соседка, сказала что скорая забрала с показанием на инфаркт.
-Да, давай, вылетай.

-Вы кем будете?
-Сын я.
-Я главврач, Сергей Александрович.
-Очень приятно, тезка.
-Да, инсульт.
-Это серезно?
-Да. Парализовало конечности.
-Сложно сказать сколько. Сейчас ей нужен только покой и уход.
Захожу в палату.
-Ей сделали укол снотворного,- говорит тезка. Надо, чтобы она хорошо выспалась.

-Привет мам. Проснулась. Ну не плачь. Все будет хорошо. Почему не можешь двигаться? От усталости.
-Что со мной. Сереж, скажи правду.
-Мам у тебя был инсульт , парализовало конечности.
-Нет мам, доктор сказал, что все можно восстановить. Физические процедуры.
Отдых. Свежий воздух.

-Мам, а давай на дачу махнем все вместе, сказал я вечером уже дома.
-Давай, только можно тебя попросить без Лены.
-Хорошо мам,- не стал спорить я.
В дверь позвонили.
-Здравствуйте Николай Иванович. Проходите.

Николай Иванович, одноклассник мамы, на данный момент директор банка, в котором я работаю. Опять спасибо маме, пристроила.

-Налей в вазу воды.
-Привет Катенька. Как ты?
-Да как. Сам видишь, но обещали что поправлюсь.
-Спасибо за цветы,- улыбнулась мама.
Я вышел на балкон, покурить.

-Серега,- прервал меня от моих размышлений Николай Иванович. Мама сказала, что вы на дачу хотите съездить.
-Ага, только ведь на работу надо.
-Ну, насчет работы ты можешь не волноваться. Поезжайте. Ей сейчас отдых нужен. Побудь рядом с ней хотя бы недельку.
-Спасибо Николай Иванович.
-Ладно, давайте, аккуратно там. Я к выходным заскочу. Да, кстати, поедем ко мне, я тебе кресло инвалидное дам. Жена умерла, а кресло осталось. А то сам знаешь, в наших больницах ничего не дождешься.

Договорился с Евгенией Николаевной, медсестра с тридцатилетним стажем, да к тому же наша соседка, будет присматривать за мамой, на время моих командировок.
-Лен, ты давай тоже, не ссорьтесь только. Ты же знаешь, маме сейчас нельзя волноваться. Заходи к ней почаще. Меня целый месяц не будет. Все, давай, мне в аэропорт надо.
Захожу в мамину квартиру.
-Да мам, на месяц. Это важная для нас поездка. Ну все, давай. Смотри аккуратно здесь без меня. И с Ленкой не ругайтесь, тебе нельзя волноваться.
-Не подходит она тебе.
-Мам, все, давай не будем. Я пожалуй как-нибудь сам разберусь. Ну все, я побежал. Целую ее в щеку.
-И тебе удачи.

Оставалось последнее совещание. Побрившись, спускаюсь в гостиничный кафе-бар, завтракаю. Какое-то непонятное ощущение внутри, в груди. Сердце сжимается.
-Алло, Евгения Николаевна, у вас все нормально. Как мама?
-Нормально все, не беспокойся. Спит она. Я только ей укол сделала.
-Да, сегодня вечером прилечу. Ну все, до свиданья. До вечера.

Как же долго тянулся этот месяц. Ну вот и все, последнее совещание окончено, мы получили этот кредит. Все, осталось только забрать из гостиницы вещи, перекусить и в аэропорт.
-Алло Сергей. Это Евгения Николаевна.
-Что, что случилось?
-У мамы был повторный приступ. Врачи не стали забирать ее в больницу,сказав, что передвигать ее очень опасно. Поставили капельницу. Сейчас вот только доктор уехал. Давление стабилизировалось.
-Спасибо вам, что позвонили. У нас нелетная погода, отложили рейс на три часа.

-Девушка, милая, ну может можно что-то сделать. У меня мама при смерти.
-Я сожалею молодой человек, но от меня ничего не зависит. Все рейсы отложили. Посмотрите погода какая.
Молча сижу в баре, пью, пускаю дым в потолок. Наконец-то объявляют рейс.

-Как это случилось?
-Сергей, не хотела говорить, но: Она сидела у окна, воздухом дышала, я подошла чтобы накрыть ее пледом, прохладно было уже, подъехала машина, а там: твоя Ленка с каким-то мужиком в машине целовалась. Машина как раз под фонарем стояла. Все видно было как на ладони. Она успела, мне и сказать только что: -Смотри Жень, я же говорю, не пара она ему, и, стала задыхаться.
Я переложила ее на кровать и в скорую позвонила. До их приезда укол сделала.


Открылась дверь и зашла Ленка.
-Здрасьте. Серега, ты что не мог позвонить,- улыбнувшись, спросила Ленка.
Встаю со стула, пощечина. Она падает. Хочу добавить, но Евгения Николаевна останавливает.
-Вон из моего дома. Вон, вон, б**дь
, я сказал. У тебя час, слышишь, ровно час, чтобы отсюда убраться.
Соседка схватила меня за руки: -Тише, успокойся, не буди маму.

-Мам, я опять обкакался,- из своей кроватки улыбался я.
Она беспрекословно брала и меняла мои пеленки, посыпала присыпкой, ласково говоря:
-Ах ты мой маленький засранец.
Сейчас проще. Сейчас даже памперсы для взрослых есть.
-Вот так. Вот мы и переодели тебя. Ну что ты плачешь? Не плачь, не надо.
После этого приступа она уже не могла говорить. Лишь какие-то шипяще-гортанные звуки.
-Мам, ну поешь немного,- подносил к ее рту я ложку. Нет мам, не отворачивай голову. Тебе надо сил набираться чтобы поправиться.
Ей было стыдно, когда я менял ей памперсы, постель. Из-за этого она отказывалась от воды, от еды.
-Мам, ну ты что в самом деле? Хоть ложку каши съешь.
-Кхшш, кхшш.
-Мам, а сколько ты за мной убирала, кормила с ложки, когда я болел. Что ты мне говорила:
-Ложечку кашки съешь и поправишься.
-Ну вот мам, молодец. Давай еще немного.
-Кхшш, кхшш.
Я смотрю на нее, заглядываю в ее глаза, пытаясь угадать, что она хочет.
Днем она все больше спит. Соседка не отходя дежурит около нее, несет свой дневной пост. Прихожу с работы, принимаю вечернюю вахту. Мне уже везде слышатся эти звуки - кхшш, кхшш. Быстро бегу домой. Заходят пацаны. Зовут пивка попить. Вежливо отказываюсь. Отсыпают травы. Иду на балкон. Забиваю, курю, чтобы хоть как-то отвлечься. Захожу в комнату. Все по новой. Кхшш, кхшш. Сейчас мам, сейчас. Переодеваю, кормлю.
-Да мам, сейчас телевизор посмотрим. Подкладываю ей еще одну подушку. Уже ее по звукам понимаю. Да мама, сейчас переключу. Какой-то сериал. Она их любит.

Заметная улыбка на ее лице. Она смотрит на эти картинки, а я на нее.
Боже, как ее болезнь изменила. Еще три месяца назад эта сорокадвухлетняя женщина вся дышала красотой. Румяное лицо, фигура. Я даже завидовал, своему директору, который пытался за ней ухаживать. Она была поистине красивой женщиной. Она так и не пересекла ни с кем свою судьбу после смерти отца.
Сейчас же одеяло скрывало тело скукоженной, морщинистой старухи. Кладу к ней на грудь свою голову, укрываясь ее рукой. Засыпаю. Снится детство.

-Ааа, мама больно,- орал я на весь двор.
-Что случилось, обнимая меня,- спросила мама.
-Я с дерева упал, показывая свои руки, которые были все в занозах,- плакал я.
Она меня уложила на кровать, смазала йодом ссадины. Я помню только ее руки, которые могли незаметно вынуть все занозы, погладив, убрать боль. Как же мне сейчас хотелось вытащить занозу из ее сердца.

Проснулся от шума телевизора. Осторожно встал, чтобы не тревожить маму. Иду на кухню, выпить стакан воды. Возвращаюсь, накрываю ее, наклоняюсь поцеловать. Холодный ветер, распахивая окно, врывается в комнату. Холодное лицо, с застывшей улыбкой.

Ночной ветер треплет волосы, дает забыться, успокоиться. Надышаться можно только ветром. Два дня на даче. С детства не переношу процедуры подготовки к похоронам.

Отпетые священником псалмы, плач женщин за моей спиной, горсть земли в руках. Последний путь.
-Серега ты идешь,- окликнул меня Ромка.
-Нет, вы идите, я побуду еще.

-Мамка твоя?- вывел меня из раздумий чей-то голос. Это были могильщики.
-Да.
Они присели рядом. Я разлил по стаканам оставшуюся водку.
-Меня Кузьмичом все кличут, а это дружище мой - Колян.
Помянули.
-А моя мамка вот, рядом покоится,- показывая рукой на соседнюю могилу, проговорил Кузьмич.
-А твоя?- обратился я к Коляну.
-Я ее не знаю. Я из детдома.
Помолчали. Колян сбегал еще за бутылкой водки.
-Давайте,- сказал я, наполняя стаканы, за всех живых матерей-здоровья им, и, за всех ушедших - пусть земля им будет пухом.

Я поднял к небу влажные глаза:
-Посмотри мама на этих славных детишек. Как ты и хотела: мальчик и девочка.
На мою жену, на этот залитый солнцем двор. Прислушайся. Ты слышишь? Шум волн, крики чаек. Это была твоя мечта, иметь домик на берегу моря, видеть меня счастливым. Посмотри же - я счастлив, только мне не хватает тебя.
Легкий ветерок качнул кресло-качалку. На секунду мне показалось, будто она сидела в нем и смотрела на все это такими же счастливыми глазами, как и я.

Солнце озарило землю. . Эх: Земляне.

Почему то вспомнились слова из книги Г. Г Маркеса Человек не связан с землей, если в ней не лежит его покойник ".
Сто лет одиночества прошли. Я возвращался на свою родную землю. О которой я никогда не забывал и не забуду. На землю, где покоится прах матери.

Издалека заметил, покрашенную ограду, ухоженную могилу, свежие цветы на ней.

-Не обманул Кузьмич. Присматривает,- каким-то теплым чувством разлилось по телу.
Открыл калитку, зашел, присел на скамейку: -Здравствуй, Мама. Я дома.


ЗЫ. Человек! Подойди к двери. Позвони или постучи. Откроет женщина. Одна единственная, любящая тебя бескорыстно, без обмана. Это твоя Мать, понимаешь, твоя, единственная. Просто обними и скажи:
- Здраствуй мама. Я дома.

---

ржал)))

- Ты меня любишь?
- Угу
- Ну что значит угу?
- Люблю-люблю.
- А почему ты говоришь так, будто хочешь отделаться?
- В смысле?
- Ну что значит люблю-люблю?
- А что это по-твоему значит?
- По-моему это значит – отъебись.
- Я не понимаю, что ты хочешь?
- Чтобы ты сказал «люблю».
- Но я сказал «люблю» даже два раза.
- Ты не так сказал.
- А как надо было сказать?
- Надо было сказать «люблю»
- Ну хорошо, люблю.
- Отлично!
- Ты довольна?
- Нет.
- Что еще не так?
- Ну почему ты не можешь сказать просто «люблю»? Зачем прибавлять это «ну хорошо» типа я тебя достала!
- Бл...!
- Достала, да?
- Ты что, издеваешься?
- Просто скажи «люблю»!
- Люблю!
- Ну конечно… Любишь… После 10 минут уговоров.
- …
- Так, тебе кажется, надо признаваться в любви?
- Я не признавался, я просто сказал то, что ты просила.
- То есть для тебя это ничего не значит?
- Что значит не значит?
- То есть, если бы я не попросила, ты бы не сказал?
- Но я же сказал!
- Только потому, что я попросила.
- Я до этого сказал.
- Что ты сказал?
- Что люблю.
- Нет! Ты сказал «угу»
- Да какая разница?
- Ты не видишь разницу между «люблю» и «угу»?
- Я не вижу!
- Ну тогда давай я буду говорить тебе «я тебя угу»
- Хахахаха!
- Что смешного?
- Ниче. Фраза смешная.
- Да, обосраться как смешно!
- Ну че ты завелась?
- Потому что ты меня не любишь!
- С чего ты взяла?
- Потому что если бы ты меня любил, ты бы сказал «люблю» а не «угу».
- Так. Все. Не выводи меня…
- И вообще. Если бы ты меня любил, ты сказал бы это сам, а не ждал, когда я тебя спрошу!
- А я и не ждал!
- Если бы я была уверена в твоей любви, я бы не спрашивала!

- Да почему же ты не уверена в моей любви?
- Потому что…
- Я сказал «угу»?
- Угу.
- Дура.
- Угу.
- Ну иди сюда…
- Я такая глупая…
- Ужасно глупая.
- Все время устраиваю скандал на пустом месте.
- Истеричка моя.
- Пойдем спать?
- Давно пора…
- Прости, что я на тебя наорала.
- Ладно, все. Закрыли тему. Пойдем спать...
- Обними меня.
-
- Ты меня любишь?

---

- Вы, может, с нами выпьете коньячку? Просто для сугреву. Меня, если что, Вадик, зовут.
- Так вы тут, пьянствуете, что ли?
Вика с осуждением посмотрела на фляжку в руке парня.
- Ну, конечно, пьянствуем.
- Значит, так, - сказала Вика. - Вы, Вадик, находитесь на аэродроме. Вы вообще - что здесь делаете?
- С парашютом прыгаем, - сообщил толстяк - спутник Вадика.
- С парашютом?! - нахмурилась Вика. - А зачем тогда пьете?

- Для храбрости! - подмигнул Вадик.
- Так, - сказала Вика. - Немедленно прекращайте! Или отстраню вас от прыжка!
- А ты кто такая? - спросил Вадик.
- Инструктор, - ответила Вика.
- Мы деньги платили! - взвился толстяк.
- Вернут.
Вадик повертел фляжку в руке, потом положил в карман.
- Ладно, детка, твоя взяла. На шашлыки съездим после прыжка?
- Посмотрим, - усмехнулась Вика.

Когда самолетик поднялся на высоту три тысячи метров, Вика подошла сзади к Вадику и стала пристегивать его упряжь к себе через карабины. Вадик ощутил секундную тревогу. Он что - действительно будет прыгать пристегнутым к Вике? Охуеть, дела! А потом, сразу, на шашлыки. Вот это дело!
- Пойдем, покувыркаемся, детка! - сказал он.
Впрочем, прозвучала сирена, и Вика ничего не услышала. А потом в салоне открылась дверь, и они вместе с Викой выпали в небо.
Вадиком овладела радостная эйфория. Захватывало дух. Он летел, раскинув руки. А внизу были поля, маленькие машинки, домики. Очаровательная инструкторша за его спиной раскинула руки и балансировала в воздушном потоке. Вадик посмотрел влево, где вместе с усатым мужиком летел толстый Юрик. «Лошара!» - радостно подумал Вадик.
Потом они стали падать в облако. Вадику казалось, что падают они очень медленно. В самом облаке они находились недолго. И вот тут-то Вадик увидел, что земля, уже близко. И машины с домами - уже не такие маленькие. Он, как смог, оглянулся на Вику. И увидел, что она теребит вытяжной парашютик - «медузу», при этом что-то говорит и качает головой.
«Не раскрывается! - обожгла Вадика чудовищная догадка. - Убьемся! УСЕ!»
Он посмотрел налево. Лошара Юрик улетал вверх под раскрывающимся куполом. В то время, как он…
- -аааа! - заорал Вадик.
Его переполнял ужас. Ничего подобного Вадик не испытывал еще никогда в жизни. Ужас заполнял все его существо, заставлял кричать, выворачивал внутренности. До земли оставалось всего ничего, считанные сотни метров. Жутко было представить, как он ебнется об землю. Наверное, будет очень больно. Ему казалось, что за долю секунды он превратился в брызжущий ужасом комок плоти. По ногам что-то потекло.
А потом Вадика вдруг развернуло, ноги задрались вверх, и ГАДОСТЬ потекло под футболку. Вадик из последних сил надеялся, что он просто вспотел. И вдруг падение остановилось. И Вадик завис в воздухе. Он оглянулся и, сам не веря своим глазам, увидел разноцветное крыло парашюта. И сияющую Вику.
***
На обратном пути молчали. Вадик сидел за рулем. Юрик косился и принюхивался. Вадик был зол. Он надеялся, что пятен на футболке и штанах - не видно. Да и сидеть на говне было неудобно. И Юрику не расскажешь. Вот дь.
Уже у города их остановили гаишники.
- Фу, - сказал один, - чем в салоне несет?
Другой интересовался, что за пятна на футболке? Вадик вздохнул и принялся объяснять все по правде.
Штраф гаишники не взяли. Злой Вадик смотрел в зеркальце на их согнутые от смеха фигуры.

*******************
- И этот оказался не мачо, что тут будешь делать! - вздохнула Вика.
- А кто-то по-другому бы себя повел? - спросил Антон, ее напарник.
- Неужели трудно понять, что девушка с тобой флиртует? - вздохнула Вика. - Ладно. Подождем кого другого!
- Охуеваю я с твоего флирта! - покачал головой Антон.
- Настоящий мужчина - и не такое выдержит, - сказала Вика.

(с) alexwild.ru

---

Подумалось....

А ведь исчезнуть очень просто...
Телефон в реку - прощай, записная книга и симка.
Ключи хозяевам - и уже никто не знает адресса.
Расчет c работы - и еще одна ниточка оборвана.
Смена аськи и новый дайрик - и уже виртуально ты не существуешь.
Если еще и уехал в другой город, то практически избавился от возможности случайной встречи.
И всё.
Новый телефон, новая симка, новые ключи, новая работа,новая аська, новые люди. Если своего жилья все равно нет - какая в х... разница где хату снимать.
А старое всё вроде как и не с тобой происходило.
Сдано в архив "Дело №******"
Оказывается, новую жизнь "с нуля" начать достаточно просто. Особенно если ты моложе 60 и тебя ничто (семья или что-то типа того) не привязывает к месту.

---

Государства и корпорации без устали ведут войну с т.н. "компьютерными пиратами". Умные люди вместо того, чтобы заняться чем-то приятным и полезным, ломают головы над тем, как бы понадежней защитить интеллектуальную собственность. И все ради того, чтобы раз и навсегда расставить пограничные столбы между потребностью и удовлетворением. Противоестественно? Конечно. И все ради того, чтобы взымать пошлину на возможность. Прибыльно? Без сомнения. Но цунами не замечают волнорезов, информационный голод не тетка, а помощь страждущим почетна издревле.

Например, библейский герой Иисус Христос со своими учениками накормили 5000 человек 5 хлебами и 2 рыбинами. Если предположить, что для насыщения каждому достаточно было 1 хлеба и 1 рыбины, то получается, что Иисус преумножил количество хлеба в 1000 раз, рыбы - в 2500, чем нанес непоправимый ущерб рыболовной и хлебобулочной промышленности Иудеи. За что, позже, по преданию, он был распят, но вроде бы воскрес.

---

Вспомнил историю... Как раз в тему для тех ПЧ которые недавно ВОТ ТУТ обсуждали суицид, резанье вен, утопления, прыжки с крыш и тому подобный нигилизм.

-Аптекарь дай мне йаду! Но непременно самого лучшего!
Аптекарь налил в пузырек питьевой воды и подал возбужденному посетителю:
-Вот, пожалуйста. Без цвета, без вкуса, без запаха и главное без боли – самый лучший в моей аптеке. С Вас рубль сорок. Травитесь на здоровье!
Посетитель решительно глотнул из заветного пузырька:
-Я умираю. Попрощайся со мной аптекарь.
-Прощайте, милейший.
Прошло несколько минут, посетитель в недоумении:
-Аптекарь, ты уверен, что дал мне хороший яд? По-моему он не действует!
-Конечно уверен! Самый лучший и быстродействующий! Вы уже умерли!
-Но я чувствую себя живым?!
-А кто сказал вам, что после смерти нет жизни?…

Даже когда нам кажется, что мы уже умерли, мы можем жить…Какой бы ни была ваша боль, живите!..

---

Мой самый любимый поэт еще с юности - Эдуард Асадов.
В его прекрасных стихах каждый может найти что-то свое, что-то близкое. К сожалению, в последнее время все реже упоминается имя этого замечательного поэта. Недавно Эдуард Асадов ушел из жизни. Но если этот мой пост поможет хоть одному человеку познакомиться с его творчеством, значит я писал его не зря...
А вот почитайте пару его стихов, они действительно цепляют

САТАНА

Ей было двенадцать, тринадцать - ему.
Им бы дружить всегда.
Но люди понять не могли: почему
Такая у них вражда?!

Он звал ее Бомбою и весной
Обстреливал снегом талым.
Она в ответ его Сатаной,
Скелетом и Зубоскалом.

Когда он стекло мячом разбивал,
Она его уличала.
А он ей на косы жуков сажал,
Совал ей лягушек и хохотал,
Когда она верещала.

Ей было пятнадцать, шестнадцать - ему,
Но он не менялся никак.
И все уже знали давно, почему
Он ей не сосед, а враг.

Он Бомбой ее по-прежнему звал,
Вгонял насмешками в дрожь.
И только снегом уже не швырял
И диких не корчил рож.

Выйдет порой из подъезда она,
Привычно глянет на крышу,
Где свист, где турманов кружит волна,
И даже сморщится:- У, Сатана!
Как я тебя ненавижу!

А если праздник приходит в дом,
Она нет-нет и шепнет за столом:
- Ах, как это славно, право, что он
К нам в гости не приглашен!

И мама, ставя на стол пироги,
Скажет дочке своей:
- Конечно! Ведь мы приглашаем друзей,
Зачем нам твои враги?!

Ей девятнадцать. Двадцать - ему.
Они студенты уже.
Но тот же холод на их этаже,
Недругам мир ни к чему.

Теперь он Бомбой ее не звал,
Не корчил, как в детстве, рожи,
А тетей Химией величал,
И тетей Колбою тоже.

Она же, гневом своим полна,
Привычкам не изменяла:
И так же сердилась:- У, Сатана! -
И так же его презирала.

Был вечер, и пахло в садах весной.
Дрожала звезда, мигая...
Шел паренек с девчонкой одной,
Домой ее провожая.

Он не был с ней даже знаком почти,
Просто шумел карнавал,
Просто было им по пути,
Девчонка боялась домой идти,
И он ее провожал.

Потом, когда в полночь взошла луна,
Свистя, возвращался назад.
И вдруг возле дома:- Стой, Сатана!
Стой, тебе говорят!

Все ясно, все ясно! Так вот ты какой?
Значит, встречаешься с ней?!
С какой-то девчонкой пустой, дрянной!
Не смей! Ты слышишь? Не смей!

Даже не спрашивай почему! -
Сердито шагнула ближе
И вдруг, заплакав, прижалась к нему:
- Мой! Не отдам, не отдам никому!
Как я тебя ненавижу!

БАЛЛАДА О НЕНАВИСТИ И ЛЮБВИ

I

Метель ревет, как седой исполин,
Вторые сутки не утихая,
Ревет, как пятьсот самолетных турбин,
И нет ей, проклятой, конца и края!

Пляшет огромным белым костром,
Глушит моторы и гасит фары.
В замяти снежной аэродром,
Служебные здания и ангары.

В прокуренной комнате тусклый свет,
Вторые сутки не спит радист.
Он ловит, он слушает треск и свист,
Все ждут напряженно: жив или нет?

Радист кивает: - Пока еще да,
Но боль ему не дает распрямиться.
А он еще шутит: "Мол, вот беда
Левая плоскость моя никуда!
Скорее всего перелом ключицы..."

Где-то буран, ни огня, ни звезды
Над местом аварии самолета.
Лишь снег заметает обломков следы
Да замерзающего пилота.

Ищут тракторы день и ночь,
Да только впустую. До слез обидно.
Разве найти тут, разве помочь -
Руки в полуметре от фар не видно?

А он понимает, а он и не ждет,
Лежа в ложбинке, что станет гробом.
Трактор если даже придет,
То все равно в двух шагах пройдет
И не заметит его под сугробом.

Сейчас любая зазря операция.
И все-таки жизнь покуда слышна.
Слышна ведь его портативная рация
Чудом каким-то, но спасена.

Встать бы, но боль обжигает бок,
Теплой крови полон сапог,
Она, остывая, смерзается в лед,
Снег набивается в нос и рот.

Что перебито? Понять нельзя.
Но только не двинуться, не шагнуть!
Вот и окончен, видать, твой путь!
А где-то сынишка, жена, друзья...

Где-то комната, свет, тепло...
Не надо об этом! В глазах темнеет...
Снегом, наверно, на метр замело.
Тело сонливо деревенеет...

А в шлемофоне звучат слова:
- Алло! Ты слышишь? Держись, дружище -
Тупо кружится голова...
- Алло! Мужайся! Тебя разыщут!..

Мужайся? Да что он, пацан или трус?!
В каких ведь бывал переделках грозных.
- Спасибо... Вас понял... Пока держусь! -
А про себя добавляет: "Боюсь,
Что будет все, кажется, слишком поздно..."

Совсем чугунная голова.
Кончаются в рации батареи.
Их хватит еще на час или два.
Как бревна руки... спина немеет...

- Алло!- это, кажется, генерал.-
Держитесь, родной, вас найдут, откопают...-
Странно: слова звенят, как кристалл,
Бьются, стучат, как в броню металл,
А в мозг остывший почти не влетают...

Чтоб стать вдруг счастливейшим на земле,
Как мало, наверное, необходимо:
Замерзнув вконец, оказаться в тепле,
Где доброе слово да чай на столе,
Спирта глоток да затяжка дыма...

Опять в шлемофоне шуршит тишина.
Потом сквозь метельное завыванье:
- Алло! Здесь в рубке твоя жена!
Сейчас ты услышишь ее. Вниманье!

С минуту гуденье тугой волны,
Какие-то шорохи, трески, писки,
И вдруг далекий голос жены,
До боли знакомый, до жути близкий!

- Не знаю, что делать и что сказать.
Милый, ты сам ведь отлично знаешь,
Что, если даже совсем замерзаешь,
Надо выдержать, устоять!

Хорошая, светлая, дорогая!
Ну как объяснить ей в конце концов,
Что он не нарочно же здесь погибает,
Что боль даже слабо вздохнуть мешает
И правде надо смотреть в лицо.

- Послушай! Синоптики дали ответ:
Буран окончится через сутки.
Продержишься? Да?
- К сожалению, нет...
- Как нет? Да ты не в своем рассудке!

Увы, все глуше звучат слова.
Развязка, вот она - как ни тяжко.
Живет еще только одна голова,
А тело - остывшая деревяшка.

А голос кричит: - Ты слышишь, ты слышишь?!
Держись! Часов через пять рассвет.
Ведь ты же живешь еще! Ты же дышишь?!
Ну есть ли хоть шанс?
- К сожалению, нет...

Ни звука. Молчанье. Наверно, плачет.
Как трудно последний привет послать!
И вдруг: - Раз так, я должна сказать! -
Голос резкий, нельзя узнать.
Странно. Что это может значить?

- Поверь, мне горько тебе говорить.
Еще вчера я б от страха скрыла.
Но раз ты сказал, что тебе не дожить,
То лучше, чтоб после себя не корить,
Сказать тебе коротко все, что было.

Знай же, что я дрянная жена
И стою любого худого слова.
Я вот уже год тебе не верна
И вот уже год, как люблю другого!

О, как я страдала, встречая пламя
Твоих горячих восточных глаз. -
Он молча слушал ее рассказ,
Слушал, может, последний раз,
Сухую былинку зажав зубами.

- Вот так целый год я лгала, скрывала,
Но это от страха, а не со зла.
- Скажи мне имя!..-
Она помолчала,
Потом, как ударив, имя сказала,
Лучшего друга его назвала!

Затем добавила торопливо:
- Мы улетаем на днях на юг.
Здесь трудно нам было бы жить счастливо.
Быть может, все это не так красиво,
Но он не совсем уж бесчестный друг.

Он просто не смел бы, не мог, как и я,
Выдержать, встретясь с твоими глазами.
За сына не бойся. Он едет с нами.
Теперь все заново: жизнь и семья.

Прости. Не ко времени эти слова.
Но больше не будет иного времени. -
Он слушает молча. Горит голова...
И словно бы молот стучит по темени...

- Как жаль, что тебе ничем не поможешь!
Судьба перепутала все пути.
Прощай! Не сердись и прости, если можешь!
За подлость и радость мою прости!

Полгода прошло или полчаса?
Наверно, кончились батареи.
Все дальше, все тише шумы... голоса...
Лишь сердце стучит все сильней и сильнее!

Оно грохочет и бьет в виски!
Оно полыхает огнем и ядом.
Оно разрывается на куски!
Что больше в нем: ярости или тоски?
Взвешивать поздно, да и не надо!

Обида волной заливает кровь.
Перед глазами сплошной туман.
Где дружба на свете и где любовь?
Их нету! И ветер как эхо вновь:
Их нету! Все подлость и все обман!

Ему в снегу суждено подыхать,
Как псу, коченея под стоны вьюги,
Чтоб два предателя там, на юге,
Со смехом бутылку открыв на досуге,
Могли поминки по нем справлять?!

Они совсем затиранят мальца
И будут усердствовать до конца,
Чтоб вбить ему в голову имя другого
И вырвать из памяти имя отца!

И все-таки светлая вера дана
Душонке трехлетнего пацана.
Сын слушает гул самолетов и ждет.
А он замерзает, а он не придет!

Сердце грохочет, стучит в виски,
Взведенное, словно курок нагана.
От нежности, ярости и тоски
Оно разрывается на куски.
А все-таки рано сдаваться, рано!

Эх, силы! Откуда вас взять, откуда?
Но тут ведь на карту не жизнь, а честь!
Чудо? Вы скажете, нужно чудо?
Так пусть же! Считайте, что чудо есть!

Надо любою ценой подняться
И всем существом, устремясь вперед,
Грудью от мерзлой земли оторваться,
Как самолет, что не хочет сдаваться,
А сбитый, снова идет на взлет!

Боль подступает такая, что кажется,
Замертво рухнешь назад, ничком!
И все-таки он, хрипя, поднимается.
Чудо, как видите, совершается!
Впрочем, о чуде потом, потом...

Швыряет буран ледяную соль,
Но тело горит, будто жарким летом,
Сердце колотится в горле где-то,
Багровая ярость да черная боль!

Вдали сквозь дикую карусель
Глаза мальчишки, что верно ждут,
Они большие, во всю метель,
Они, как компас, его ведут!

- Не выйдет! Неправда, не пропаду! -
Он жив. Он двигается, ползет!
Встает, качается на ходу,
Падает снова и вновь встает...

II

К полудню буран захирел и сдал.
Упал и рассыпался вдруг на части.
Упал, будто срезанный наповал,
Выпустив солнце из белой пасти.

Он сдал, в предчувствии скорой весны,
Оставив после ночной операции
На чахлых кустах клочки седины,
Как белые флаги капитуляции.

Идет на бреющем вертолет,
Ломая безмолвие тишины.
Шестой разворот, седьмой разворот,
Он ищет... ищет... и вот, и вот -
Темная точка средь белизны!

Скорее! От рева земля тряслась.
Скорее! Ну что там: зверь? Человек?
Точка качнулась, приподнялась
И рухнула снова в глубокий снег...

Все ближе, все ниже... Довольно! Стоп!
Ровно и плавно гудят машины.
И первой без лесенки прямо в сугроб
Метнулась женщина из кабины!

Припала к мужу: - Ты жив, ты жив!
Я знала... Все будет так, не иначе!..-
И, шею бережно обхватив,
Что-то шептала, смеясь и плача.

Дрожа, целовала, как в полусне,
Замерзшие руки, лицо и губы.
А он еле слышно, с трудом, сквозь зубы:
- Не смей... ты сама же сказала мне..

- Молчи! Не надо! Все бред, все бред!
Какой же меркой меня ты мерил?
Как мог ты верить?! А впрочем, нет,
Какое счастье, что ты поверил!

Я знала, я знала характер твой!
Все рушилось, гибло... хоть вой, хоть реви!
И нужен был шанс, последний, любой!
А ненависть может гореть порой
Даже сильней любви!

И вот, говорю, а сама трясусь,
Играю какого-то подлеца.
И все боюсь, что сейчас сорвусь,
Что-нибудь выкрикну, разревусь,
Не выдержав до конца!

Прости же за горечь, любимый мой!
Всю жизнь за один, за один твой взгляд,
Да я, как дура, пойду за тобой,
Хоть к черту! Хоть в пекло! Хоть в самый ад!

И были такими глаза ее,
Глаза, что любили и тосковали,
Таким они светом сейчас сияли,
Что он посмотрел в них и понял все!

И, полузамерзший, полуживой,
Он стал вдруг счастливейшим на планете.
Ненависть, как ни сильна порой,
Не самая сильная вещь на свете!

© Эдуард Аркадьевич Асадов

---

Жаворонки vs совы

Однажды мне понадобилось объяснить "жаворонку", как себя чувствует "сова" в мире, где работают с 8:30. Именно "как себя чувствует", а не "какие есть способы этоо избежать" - тема тоже интересная, но немного другая.

Объяснение, правда, получилось в духе рекомендаций "Как подготовиться к рождению ребёнка". ))

- Поставьте будильник на 3 часа ночи.

- Когда он прозвенит, встаньте.
- 3:00. Не выспались? Это ваши проблемы. Кругом ночь? Включите свет. Ага, и радио, очень помогает. Умывайтесь, одевайтесь, готовьтесь к выходу из дома. Зеваете? Спать хочется? Нет, "прилечь ненадолго" нельзя. В 4:30 вы должны быть на работе. Лучше выпейте чая с сахаром.
- 3:35. Готовы? Выходите? Посмотрите в зеркало. Проверьте наличие юбки/брюк и отсутствие домашних тапочек на ногах. Да-да, вы не выспались и плохо соображаете. Поэтому проверьте, всё ли вы выключили и закрыли, на месте ли деньги, ключи и телефон. Почему вы так мало успели, хотя прошло уже 40 минут? Сейчас 3:40 ночи, вы хотите спать. Вы всё делаете медленно, ошибаетесь, забываете, зачем пришли на кухню и где положили расчёску. Вы, вообще говоря, спите. Если вы хотите выйти вовремя, нужно или вставать ЕЩЁ раньше, или применить стимулятор помощнее. Кофе, да. Ну так что, вы не забыли? Выходим на улицу.
- 3:45. Осторожнее! Вы ещё спите, всё правильно, но через дорогу переходить всё-таки надо. И учтите, что вы реагируете на всё медленнее, чем обычно. Почему у вас такое плохое настроение? Да потому, что вы не выспались, встали не вовремя и вынуждены куда-то тащиться, зевая.
- 4:00. Вы каким-то чудом попали на нужную вам остановку транспорта, но напрочь не помните, как сюда шли? Познакомьтесь, это ваш автопилот. Он знает, куда вы ходите каждый день. Он способен ориентироваться в окружающем мире (не слишком хорошо, но сойдёт) и поддерживать несложную беседу. Зачем он нужен? Чтобы привести вас на эту остановку, пока вы спите на ходу. Ещё он умеет платить за проезд и отслеживать, где вы едете (не слишком хорошо).
- 4:25. Проехали свою остановку? Выходите здесь и добирайтесь как знаете. Да-да, ваш автопилот пока не слишком хорошо умеет отслеживать, где вы едете. Ничего, научится. Если не доверяете ему - не задрёмывайте в транспорте.
- 4:40. Ну вот вы и на работе. Опоздали? Выслушивайте упрёки, ваше "я хотел спать" никого не волнует. 4:50, отличное время для начала рабочего дня. Работайте.
- 5:20. Не работается? Мозг посылает сигналы "я хочу спа-а-ать"? Спать нельзя. Нет, закрыть глаза и прилечь на стол (станок, прилавок) тоже нельзя. Работайте. И постарайтесь не делать ошибок (в особенности, не оттяпать себе палец и не въехать в столб) и не грубить людям. Улыбайтесь. Принимайте решения.
- 5:40. Нет, так не пойдёт. Если тупо пялиться в этот листок, работа не сделается. И автопилот с этим не справится. Сделайте себе кофе. С сахаром. Подкормим и разбудим мозг.
- 7:00. Всё отлично, вы втянулись, работа спорится. Теперь оставьте её и идите пообедайте. Что значит "не хочется"? Вы на ногах с 3 часов, вашему организму нужна настоящая еда. А не хочется потому, что у вас в крови дикое количество сахара. И ещё вы как бы немного не здесь. Это всё сахар, "дешёвые" углеводы. Пойдите и съешьте настоящий обед.
- 8:00. Глаза опять слипаются? Это вы не выспались. Ничего. Работайте.
- 13:30, пора и домой. Хватит работать. Что значит - не успели? Рабочий день окончен. Хотите - оставйтесь сверхурочно, но учтите, что дома само собой ничего не сделается.
- 15:00. Вы дома, всё прекрасно. Если очень хочется спать, вздремните. Скорее всего, вы прекрасно сможете игнорировать мультфильмы по телевизору и сверлёжку стен у соседей.
- 17:00, начинайте укладывать ребёнка спать. Он не хочет? А чьи проблемы? Ему нужно спать 10 часов в сутки, а вам завтра будить его в 3. Сегодня была только разминка, настоящее веселье будет завтра.
- 19:00, ребёнок наконец-то улёгся. А теперь укладывайтесь сами. Что значит - рано? Вам нужно 8 часов сна в сутки, вам вставать в 3. Будет тяжело. Не успели что-то сделать? Скоро интересный фильм? Хотели почитать книжку? Если вы уверены - пожалуйста, это ваша жизнь. Но завтра вам вставать в 3. Точнее, в 2:50, вы ведь не хотите опоздать?
- 2:50, звонит будильник. Да, ещё 10 минут вполне можно полежать. Всё равно вы не соберётесь быстрее, если сейчас встанете. Но лучше вставайте - вам ещё будить ребёнка.
- 3:20. Не просыпается? Уговоры не помогают? Ругань и вопли не помогают? Стаскивайте его с кровати, отнимайте одеяло, вручайте ему стакан чая (не горячий, не крепкий, без молока, умеренно сладкий). Сел? Не давайте лечь. Да-да, найдите его одежду. Чёрт знает, где она. Автопилот что-то нашёл, ура. Теперь всё то же самое, что и вчера, только постоянно контролируйте, одевается ребёнок или сидит, глядя в пространство. Он на вас орёт? Он хнычет? Он тормозит, он пытается надеть колготки на руки? Всё правильно, 3:50 ночи, он хочет спать.
- 4:10. Посмотрите в зеркало. Проверьте наличие юбки/брюк и отсутствие домашних тапочек на ногах у себя и у ребёнка. На работу вовремя вы не успеете, временно наплюйте на это. Вам нужно доставить ребёнка в школу или детсад. Выходите на улицу. Не хочет идти, идёт медленно? Это потому, что он очень хочет спать. Ему нужно 10 часов сна в сутки. Он проспал 8 и встал намного раньше, чем проснулся бы самостоятельно. Разумеется, он раздражён и туго соображает. Да, вы с ним опоздали. Выслушайте упрёки.
- 4:30. Позвоните на работу и предупредите, что опоздаете. Не говорите "проспал", это никого не волнует, и вам попросту влетит. Соврите что-нибудь. Привыкайте, врать придётся много и убедительно.
- 6:30. Посчитайте, а, сколько вы пьёте кофе. И ограничьте его количество. Усилием воли. И сахар тоже. Совсем без допинга работать вы не сможете, но если не будете контролировать дозу - быстро угробите себе сердце, сосуды и поджелудочную.
- 13:30. Не успели всё сделать? Ладно, останьтесь сверхурочно. Но кто-то должен привести домой ребёнка, помните?
- 16:00. Вы дома, всё прекрасно. То, что с утра нацепил на ребёнка автопилот, вы вообще-то собирались пустить на ветошь, но это фигня. Постарайтесь сегодня что-то сделать по дому. Заодно выясните, что можно поручить автопилоту, а что нет. В 17:00 вам укладывать ребёнка спать, а в 19:00 - ложиться спать самому.
Если что - ко врачу на приём записывают в 2:30. Ночи. Поликлиника в 30 минутах от вашего дома.

Через две недели такой жизни из успешного, адаптированного существа, из нормального родителя вы превратитесь в монстра, постоянно взвинченного от кофе или спящего на ходу. С ребёнком вы будете видеться в основном в трёх состояниях: 1) утром, когда вы оба заторможены и злы 2) днём, когда вас клонит в сон 3) вечером, когда вы его упинываете спать, а он не хочет.
Вы постоянно опаздываете, у вас начались проблемы с давлением, у вас изжога и вечно подавленное настроение.
Раньше вы любили свою работу, а теперь начинаете мечтать о субботе уже утром в понедельник. Потому что можно будет спа-а-ать. Аж до 7 утра. А то и до 9. Если, конечно, кто-нибудь не позвонит в 5 с бодрым вопросом "Как, вы ещё спите?"
Ваша культурная и общественная жизнь неудержимо стремится к нулю. В выходные вы спите. Полтора дня. А потом ложитесь в 19:00, потому что вставать в 3.

Возможно, вы когда-нибудь адаптируетесь к такой жизни. Некоторые же адаптируются. Есть же люди, которые прекрасно привыкают вставать в 3 ночи и ложиться в 7.

За что вам всё это? Ну, за то, что ваш организм устроен так, что вам комфортно спать с 11 вечера до 7 утра.
Автор - Soulless